Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

Наделенная богатым воображением и природной тягой к красоте, Аннушка, с детства жившая при дворе, подменяла недостаток впечатлений, с головой бросаясь в мечты, в яркий и многообразный воображаемый мир сказочных королевств, чудесных приключений, благородных рыцарей и страшных злодеев. Излюбленной ее фантазией была «гонимая принцесса». Какой же ребенок не фантазирует? Воспитательницы и учителя привыкли не препятствовать воображению девочки, благородная кровь которой предрекала ей высокое положение в будущем. Аннушка все больше отдавалась своим мечтам, и когда отрочество сменилось трепетной юностью, обрела твердую уверенность, что эти призрачные образы реальны, они могут предрекать будущее, предупреждать об опасности.

Когда над империей еще властвовала царственная тетка Анна, а царил всемогущий отпрыск заштатных курляндских дворянчиков Бирен [10] Семейная фамилия знаменитого фаворита Анны Иоанновны была Бирен, или Бюрен (нем.), но он поменял ее на более благородную — Бирон, созвучную фамилии французских герцогов. , Аннушке однажды представилось страшное. Будто не себя видела она в зеркале и не дворцовую залу, а полутемную комнату, обставленную старой, вышедшей из моды мебелью. В комнате этой тускло горела одна-единственная свеча, а сквозь оконные решетки видна была серая холодная река, самый ее краешек, узкий, как лента в черных волосах Анны. Что это за река и что это за комната, Аннушка не знала и, теряясь в догадках, пугалась еще больше. В этом странном и страшном зазеркалье пахло горем и лекарствами, и запах у страдания был не привлекательный и благородный, как в книжках, а противный, приторный, тошнотворный. На кровати, выпростав поверх лоскутного одеяла восковые, прозрачные худые руки, лежала изможденная молодая женщина. Она умирала, и все звала кого-то непослушными синеющими губами. «Иванушка… , - шептала женщина, — Иванушка… . Где он? Куда они его дели? Позовите Иванушку… Юленька… Мориц… Где они все?».

Завороженная мрачным видением, Анна вгляделась повнимательнее — и задрожала от страха. Эта женщина — бледная, бесконечно усталая от потерь, еще молодая годами и в то же время — старуха, прожившая целую вечность мук, была она сама. Над ее смертным ложем склонилась согбенная фигура, живое воплощение молчаливой скорби. Но это была не верная Юленька Менгден и не возлюбленный Мориц Линар, а унылый и неловкий Антон-Ульрих, герцог Брауншвейгский, еще более жалкий в жестоком зазеркалье и в своем горе, словно постаревший на десять лет. Он держал белую, исхудавшую руку несчастной женщины — ее, Аннушкину, руку, прижимал к губам тонкие ледяные пальцы и плакал. И еще кто-то черный стоял рядом у постели умирающей, склонив голову, словно ждал чего-то. Черный и высокий, под темным одеянием не разобрать лица. Это священник? Или?.. О нет, только не это!! Боже мой, Господи, черный человек поднимает голову…

Охваченная страхом, что этот черный посмотрит на нее, и она навсегда утонет в колдовском зазеркалье, Анна зажмурилась и, не помня себя, опрометью бросилась прочь. И… вдруг оказалась в объятиях жадно схвативших ее рук. Она отчаянно закричала, и, силясь вырваться, замолотила бессильными кулачками, но объятия сжались еще крепче. Сердечко мертвенно упало вниз от ужаса, и бедняжка непременно потеряла бы сознание, если бы схватившее ее нечто не пахло бы так знакомо. Немыслимой смесью модного аромата парижской лаванды и фиалок, шампанского, сладкого табака и лошадей (последним больше чем нужно) пах только Питер Бирон-младший, ветреный отпрыск полновластного тетушкиного фаворита, легкомысленный щеголь и самый веселый из Аннушкиных кавалеров.

— О, немилосердная Анна, за что такой жестокий прием? — театральным голосом возгласил юный вертопрах, не торопясь, тем не менее, размыкать своих объятий (Аннушка с перепугу влетела прямо в них). — Каюсь, я на целых два дня задержался с возвращением вам романа этого французика Филиппа Грегуара «Небесные наслаждения», но стоит ли из-за этого налетать и избивать меня вашими острыми кулачками? К тому же, — Питер с сожалением снял одну руку с Аннушкиной талии и выудил из-за отворота лазоревого камзола растрепанную книжицу, — Вот ваша книга, а вот и мой утешительный приз!

Тут он бесцеремонно, но слишком весело, чтобы это можно было счесть оскорбительным, сочно чмокнул Аннушку прямо в дрожащие губки. Она и не думала сопротивляться. Пережитый ужас совершенно лишил ее сил. Румяное лицо молодого повесы, которое было бы слишком смазливым для мужчины, если бы не наследственный хищный Бироновский нос, плыло у Аннушки перед глазами.

— Эта комната, Питер, где эта ужасная комната? — только и смогла пролепетать она.

При всем своем легкомыслии Питер был внимательным юношей, а их с Аннушкой давние игры в ухаживания, легкие и веселящие, как молодое вино, давали им право считать друг друга приятелями.

— Какая комната, милая Аннушка? — с участием спросил он; Бирон-сын всегда называл ее так, по-русски; наверное потому, что в России, отданной на волю его отца, чувствовал себя как рыба в воде, и все русское представлялось ему своим, доступным. — О чем вы говорите?

— Темная такая, бедная… Там еще река была за окнами. И словно дети плакали. Совсем рядом. И кто-то черный… Такой темный…

— А, опять ваши потешные фантомы, моя сказочная принцесса? — тон Питера вновь обрел игривые нотки. Он бесцеремонно толкнул ногою дверь в Аннушкины покои и увлек ее за собой, — Войдемте же, и вы увидите, как я заставлю отступить силы тьмы, им не устоять перед благородным железом! Ах да, я не при шпаге, тогда воспользуемся этим магическим орудием…

И Питер героическим жестом выхватил из вазочки с фруктами десертную вилку. Аннушка бледно улыбнулась — рядом с этим жизнелюбцем, буквально источавшим веселую силу юности, ее сумеречная мнительность таяла сама собой. С Питером было так хорошо танцевать на балах, насмешливо наступая друг другу на ноги, дурачиться на машкерадах в Летнем саду и даже, сбежав от всех, украдкой целоваться в дальней беседке, слегка пьянея от сознания непристойности… Он нравился бы Аннушке еще больше, но тому препятствовали два обстоятельства, и второе, что Питер никогда не бывал серьезен, о втором же заставляло трепетно молчать ее девичье сердце.

— Итак, злые силы сокрылись от доблестного рыцаря и прекрасной дамы! - Питер сделал потешный фехтовальный выпад вилкой, не переставая другой рукой обнимать талию Аннушки. — И никто не плачет. Отвечайте не скрывая, сударыня, где вы все это увидали?

— В зеркале…

Анна смотрела на его матовую гладь с изумлением, словно очнувшись от сна. Не было в его глубинах больше ни комнаты, ни умирающей женщины, ни серой реки за окнами. В нем отражались только привычная обстановка ее собственной обители: изящная резная мебель, портьеры, высокая кровать в кружевных подушечках под изображающим звездное небо балдахином.