Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

Но тут из рядов ближайшего пехотного полка вдруг выкатился, весь круглый и черный, солдатик-ложкарь и ударил по колену ложками, выколачивая гарь и пыль. Прошелся вприсядку, упал, вновь поднялся и пустился в свой безумный пляс, похожий на агонию.

— Запевай! Песню, сукины сыны! — рявкнул шедший с первым батальоном капитан. — Помирать, так с песней!

И хриплые голоса затянули с мукой, с кровью:

Армия шагала выжженной долиной смерти и пела. Пел Миних, словно вампир наполняясь волей своих солдат. Пел Антон-Ульрих, старательно, как на уроке у Тредиаковского, подбирая слова. Барон Мюнхгаузен не знал такой русской песни. «Ach, du lieber Augustin» [36] Ах, мой милый Августин (нем.). , - пел он. Песня эта, по преданию написанная во время чумы в Вене, обрела для него особое значение.

И смерть отступила. На четвертый день наконец показалась чистая трава. Войска зашагали по ней бодрее, оставляя за своими каре широкие черные следы, стряхивая с себя пепел, прах и смертную оторопь. Лошади на ходу срывали жадными губами пучки зелени.

Тогда же произошло первое крупное сражение с неприятелем. Наскочившая на аванпосты неприятельская конница прошла завесу казаков с необыкновенной легкостью. На сей раз это были не опасные, но нестойкие татары. Пять тысяч отборных анадолийских, караманлийских, румелийских, боснийских спахи [37] Спахи или сипахи — элитная конница в Османской империи, получавшая за службу земельные наделы — тимары. , вооруженных кривыми саблями, длинноствольными ружьями и пистолетами, луками и длинными копьями, были обучены всем видам конной схватки. Поэтому, после того как они рассеяли казаков, драгуны авангардии представлялись им легкой добычей — османским воинам было хорошо известно, что сии горе-кавалеристы едва умеют держаться в седле. Однако драгуны знали это не хуже, и потому, бросив своих полумертвых кляч, они встретили визжащих от азарта «спахиев» в пешем батальном построении — не даром же батюшка Петр Великий ладил их как ездящую пехоту! Драгунские фузеи грянули раз, другой, осыпав турецкую конницу дождем убийственных свинцовых шариков, а затем выросла щетина четырехгранных штыков, жаждавших горячей крови. На помощь уже мчалась Минихова гусария, тяжело топотали следом гренадерские роты, опомнились и врубились с тыла казаки… Спахи пробились и отошли в полном порядке, оставив в руках у русских только убитых и раненых.

Но среди последних оказался один легко раненный парнишка-босняк, говоривший по-славянски — это был его родной язык, язык потурченных сербов. Будучи приведен пред покрасневшие от пыли и недосыпа очи Миниха, он бойко разговорился, то ли от страха, то ли от непрошедшего еще боевого запала.

Да, Очаков совсем близко, спахи на свежих лошадях прошли от него до боя всего за пару часов; но дохлым «гяурам» не дойти и до ночи!

Пусть «гяуры» не ждут легкой победы, в городе за тремя рядами укреплений более двадцати тысяч отборного войска, храбрейшие воины со всех владений Дома Османов, да продлит Всевышний их дни! А еще больше сотни орудий, иные, правда, совсем старые, но чтобы пробить пустые головы «гяуров» достанет и их каменных ядер…

Оборону возглавляют испытанный воин сераскир [38] Сераскир — в Османской империи командующий армией. трехбунчучный Яж-паша, а еще его заместитель двухбунчучный Мустафа-паша, который, правда, только жрет и распутничает, но чтобы побить трусливых «гяуров» незачем быть (тут парнишка-спахи выказал некоторую осведомленность в истории) Искандером Великим!

А теперь он сказал все и презренные «гяуры» могут убить его…

… Что немедленно и исполнил мрачный сербский гусар с заплетенными полукругом тонкими косицами, отомстив за свою потерянную родину. Дерзкое выражение застыло на мертвом лице юного спахи. Миних поморщился, пробормотал: «Warum?» [39] Почему (нем.) и привычным жестом велел армии выступать.

К Очакову армия Миниха подошла глубокой ночью июля 10-го дня. Впереди догорали подожженные турками жалкие хижины предместий, где обитал бедный и ненадежный люд — рыбаки, огородники, цыгане, бывшие рабы, калеки — для сераскира Яж-паши ценности не представлявший. Сейчас многие из этих несчастных, не страшась, выходили из тьмы навстречу русским полкам, подобно призракам ночи, и просили еды. Грязные детишки протягивали тощие ручонки и щедро получали сухарь. Ероша пятерней их свалявшиеся волосенки, солдаты приговаривали с грубой лаской:

— Грызи, вороненок! Ишь, тощий… Одни глазищи!

Герцог Брауншвейгский Антон-Ульрих велел Мюнхгаузену подать свой кошель и щедро раздавал беднякам медные и даже серебряные монеты. Денщик Васька ворчал по поводу этой расточительности, но кормил турчат белыми барскими сухарями.

Но не все приходили за подаянием.

Один ветхий старик, державшийся удивительно прямо, протянул русским беспалые ладони и сказал, мешая русские и еще какие-то понятные славянские слова:

— Гледай, руснак! Посекли турци мне персты, да не можем оружие да держим! Четыре-десет години был турски роб. Доживел счастие да видим русска войска! Не давай ми хляб, братко. Дай своя сабля да целувам! И аз был войник…

Он прижался губами к русскому оружию. Солдаты налили старику водки:

— Пей, отец. Натерпелся ты, да не сломался! Из какой земли сам будешь, да какому знамени служил?

— Аз ваш брат. Былгарин. Служил аз в цесарска войска… На здраве, Бог с вас!

Рядом горько плакала и причитала, как умеют только русские бабы, еще молодая женщина, кутаясь в изодранную пеструю шаль:

— Братики мои, родименькие, пришли!! Уж как я молилась-то, ждала… Сколько годков! Девчонкой поганцы угнали, да продали сюда… Уж я терпела-терпела, да не вытерпела, веру басурманскую приняла, басурману детишек рожала, а не мила стала — погнал меня, как псицу!.. Куда ж мне теперь с грехом-то таким, а, солдатики? У-у-у-у!…

Солдаты укрыли ее худые дрожащие плечи прожженной епанчей:

— Не вой, сестричка! Возьмем Очаков-город, поганцу этому — кишки наружу, а детишек твоих сыщем! Окрестит батюшка, на Русь их заберешь. А грех, он не дым, глаза не ест… Дыму-то мы наглотались!

Генерал-фельдмаршал Миних мрачно смотрел с высоты боевого коня.

— Среди сих мизераблей очевидно есть шпионы сераскира, — сказал он своему старшему адъютанту фон Манштейну. — Однако отогнать потерявших все людей будет жестоко. Пусть кормятся, сухарей хватит… Разослать ординарцев немедля — полкам стоять до света батальным фронтом, турки в ночи воевать любят.