Михаил Кожемякин - Игры Фортуны [СИ]

Армия простояла еще одну бессонную ночь в рядах. Пехотные полки собирали и ставили перед собою рогатки [40] Рогатки — полевые укрепления из заостренных кольев. , весь поход бывшие их проклятием и натершие плечи до крови, чтобы нынче послужить защитой от конницы. Драгуны и артиллерия составляли жидкий вагенбург из немногих уцелевших повозок. Ночного нападения ждали напрасно.

Из утреннего тумана выступили серо-бурые, неряшливые, с приземистыми пузатыми башнями стены Очакова, на вид совсем не страшные и отнюдь не казавшиеся неприступными. С одной стороны раскинулся лиман, широкий, почти как море, вода в котором была солоновата на вкус, но пригодна для питья — усталые солдаты тотчас бросились купаться, стираться и окатывать из кожаных ведер заморенных коней. С другой стороны искрилось под синим небом безбрежной гладью синее Черное море. На нем чайками маячили косые паруса многочисленных галер.

— Ага, вот и наша Брянская флотилия! — повеселел Миних. — Она захлопнет Очаков с моря…

— Или прихлопнет с моря нас, — мрачно заметил генерал Румянцев. — Это стоит турецкий флот, коим доставят в крепость весь потребный припас и сикурс [41] Сикурс — подкрепление. . Наши посудины еще где-то плетутся по Днепру…

Миних отчаянно выругался по-русски.

В ответ ему за стенами Очакова утробно взвыли турецкие трубы, глухо заколотили тулумбасы [42] Тулумбас — большой турецкий барабан. , окованные ржавым железом ворота всех башен разом растворились, и из них потоком полилось пестрое, сверкающее отточенным железом и истошно вопящее турецкое воинство. Со стен в поддержку вылазке гулко ударили сто пушек. Сераскир Яж-паша был намерен защищаться не только упорно, но и дерзко.

В русском лагере заполошно трещали барабаны и верещали рожки. Кто спал, тот вскакивал, ища рукой фузею. Кто стирал портки — натягивал их мокрыми и бежал в ряды. Казаки и драгуны ловили коней. Артиллеристы впрягались в пушки, выкатывая их на прямую наводку. Офицеры с яростной бранью древками эспонтонов [43] Эспонтон — род широкого копья, богато украшенного, в Российской армии с 1731 г. был оружием офицеров. сколачивали сонных усталых людей в батальный фронт.

Успели! Армия Миниха встретила турок жарким батальным огнем. Запорожцы и гусары под командой генерал-поручика Левендаля обскакали неприятеля с левого фланга и ударили в сабли. Провоевав два часа и потеряв до двух сотен людей, русские отбились. Турки, унося раненых, убрались под защиту стен, устлав пространство перед ними мертвыми телами. Пытавшуюся подойти с моря турецкую флотилию отогнали полевой артиллерией.

Солдаты как ни в чем не бывало вернулись к своим мирным хлопотам. Но было предельно ясно, что на стены сейчас никто не полезет — не помогут ни приказ, ни пламенные речи, ни эспадроны, ни профосы с розгами. Дав армии отдых до ночи, генерал-фельдмаршал Миних велел под покровом темноты копать редуты, дабы под их прикрытием приблизиться к стенам очаковским сколько возможно. Солдаты с прибаутками разбирали лопаты, кирки, мотыги — вчерашние крестьянские парни были привычны к такой работе, они стосковались по духу свежевзрытой землицы, по мирному напряжению мышц. К утру вдоль линии российских войск выросли неряшливые груды желтовато-серой земли. Бурхард Кристоф Миних, с младых ногтей постигший военно-инженерную науку, посмотрел на это с нескрываемой болью во взгляде и простонал:

— Превосходные фортификации. Выдвигать артиллерию! Возьмем сераскира огнем — посмотрим, как он повоюет, когда запылает его город.

Артиллеристы в пропитанных пороховым дымом красных кафтанах, зеленые пехотинцы, даже васильковые драгуны с дружным: «Эй-ух! Эй-ух!» навалились на лафеты, словно тянули бечевой баржу по матушке-Волге или ворочали тяжелые бревна на постройке сельской церкви. Офицеры тащили наравне с солдатами, в такие минуты все они — вчерашний крепостной мужик, вольный человек, мелкий дворянин и родовитый князь — были едины, были боевые братья… На редуты въезжала огневая мощь Первой русской армии — полевые пушки, бившие калеными ядрами и рассыпной картечью, толстые гаубицы, стрелявшие бомбами, и, главное сегодня — короткие и пузатые, словно тумбы, мортиры, способные забросить смертоносную «посылку» за стены крепости по навесной траектории; всего — несколько десятков стволов.

— Пали! — скомандовал Миних, отмахнув сверху вниз рукой в кожаной краге, и перекрестился по-русски, — Ничего! Бог милостив, авось да выйдет из этой канонады нечто путное…

Он спешился и проводил в бой лейб-гвардии Измайловский батальон, прошагав несколько сот шагов справа у фронта первой роты, словно простой штаб-офицер. Все знали: измайловцы — любимцы Миниха, его выпестованники. Это он создал третий лейб-гвардии полк, Измайловский по названию старинного имения царицы Анны Иоанновны, в противовес «старым» — Преображенскому да Семеновскому.

Орудия гремели весь день. Русские войска передовой линии скучали в строю, предусмотрительно поставленные на расстоянии, на которое нечасто залетали турецкие ядра. Солдатам разрешили садиться, чтобы зря не уставали. Они, которым было сейчас идти в огонь, мирно беседовали, лениво играли в карты или в кости, реже чистили амуницию и оружие, чаще — просто дремали, вытянувшись на земле. Кто-то молился, кто-то стискивал челюсти, чтоб не выдать стук зубов. Высшие чины армии Миниха скучно торчали на плоской возвышенности, откуда, как считалось, должен был открываться панорамный вид на ход баталии. Антон-Ульрих Брауншвейгский и барон Мюнхгаузен тоже были там, надеясь постичь наконец Марсово искусство вблизи, или даже снискать славу. Однако ни об искусстве, ни тем паче о славе речи не шло, и сие вскоре стало понятно обоим. Там, где надлежало разворачиваться величественному Марсову действу, все было затянуто густыми клубами дыма, цвет которого колебался от молочно-белого до сероватого. Там страшно грохотало и по временам проблескивал огонь. Из этой пелены едва вставали верхушки очаковских стен, над которыми поднимался второй слой порохового дыма — сераскир Яж-паша бодро палил в ответ из сотни своих орудий. Мюнхгаузен с изумлением следил, как взбирались в вышину и стремительно падали вниз огненные бабочки бомб и гранат, русские — в крепость, турецкие — из крепости. Никогда прежде он не думал, что полет артиллерийского снаряда можно проследить человеческим глазом. Он пытался считать те и другие и сравнивать их число (турецкие летели гуще) — все равно более не находил себе занятия. Антон-Ульрих, напротив, жадно ловил глазами каждое движение Миниха, слушал каждое его слово: он учился! Генерал-фельдмаршал же казался совершенно спокоен. Он рассылал с приказами конных ординарцев, принимал рапорты, по временам начинал беседовать с ближними к нему генералами. Около полудня денщики принесли обед — свежевыловленную рыбу из лимана и неизбежные сухари. Все с аппетитом поели, запили вином, не отрываясь взглядом от задымленного поля боя.