Илья Клаз - Белая Русь [Роман]

— Слушайте, мужики и бабы, о чем буду речь вести! — Поклонский подкрутил усы. — Царь наш, православный государь, объявил войну Речи Посполитой. Войско русское стоит под Смоленском, идет к Витебску и Полоцку, чтоб из неволи униатской освободить чернь. Города литовские сдаются на имя царское, открывают ворота и хлебом-солью встречают московских стрельцов.

Мужики слушали, раскрыв рты от удивления, бабы охали и крестились. Поклонский продолжал:

— В Могилеве заперлись вороги наши, город московским стрельцам сдавать не желают, надеются на приход Радзивилла… Неделю назад в Москве милостиво принял меня царь наш государь Алексей Михайлович, долгие лета ему, и приказал мне, подданному его, полковнику белорусцев, собирать в Чаусах полк и вести его на Могилев… Зову вас, мужики, берите сабли, у кого есть, а у кого нет — топоры и вилы… Седлайте коней и вместе пойдем на ворогов отечества, душителей веры нашей и свободы!..

И вдруг словно улей загудела, заколыхалась толпа. Алексашка смотрел на мужиков и видел, что многое хотели бы спросить у Поклонского, но не решались. С болью Алексашка подумал, как пригодились бы те сабли, что остались в Дисне.

Два дня Поклонский сидел в хате постоялого двора, ждал. Ни один мужик не пришел. Поклонский покликал Алексашку. Сидел, насупившись, грыз ногти.

— Видишь, сотник, не идут… Почему не идут?

— Придут, пан полковник, — ответил Алексашка. — Мужик должен подумать. Сразу на такое решиться не всякий может.

— Наверно, ты правду говоришь. Подождем…

На третий день у коновязи остановилось пять верховых мужиков. Один был с саблей. Алексашка, выскочив из корчмы, подошел к ним. У четырех разглядел топоры.

— Куда собрались? — спросил того, который с саблей.

— В войско.

— Слава богу! — прошептал Алексашка. — Звать тебя как?

— Степкой нарекли.

— Сабля у тебя откуда? — заинтересовался Алексашка. — Э-э, милый, и седло у тебя казацкое! Где же ты раздобыл все?

Степка замялся.

— Под Быховом.

— У казаков был? — допытывался Алексашка.

— Был.

— И сбежал?

— Нет. — Степка растянул ворот рубахи. От шеи к плечу тянулась розовая полоса. Кожа на ней сошлась рубцами. — Видишь, как хватануло. Долго хворал, но выдюжил.

Алексашка слыхал, что Быхов обложен войском казацкого наказного гетмана Золотаренко. И вот уже сколько времени стоит под стенами, а взять не может. Ляхи отбиваются пушками. Алексашка не стал больше расспрашивать Степку. Судьба его схожа с судьбой других белорусцев. Побитые, покалеченные отлеживались по хатам, а когда становились на ноги, снова седлали коней и брали в руки сабли. Алексашку обрадовали первые пришельцы. На радостях вбежал в хату к Поклонскому. Паны сидели за столом и тянули из кубков вино.

— Пан полковник! — выпалил Алексашка. — Первый люд пришел!

— Дай-ка посмотреть на него! — полковник поставил кубок и поднялся. Следом вышли Вартынский и Шелковский.

Поклонский подошел к мужикам.

— Отменные воины! — похвалил он. — Возьмем город, мушкеты раздобудем…

Алексашка повел бровью: откуда в Могилеве мушкеты? Если наберется два десятка — хорошо будет. Что правда, то правда, взять его можно и топорами. Поклонский торопится с набором. Через две недели к городу подойдет отряд воеводы Воейкова.

К вечеру совсем весело стало на душе у Поклонского. Из окрестных близких деревень повалили мужики пешие и конные. Весть о наборе в полк разнеслась по Могилевскому и Мстиславскому поветам. Мужики седлали коней и пробирались в Чаусы лесными тропами, подальше от людского глаза.

Прошла неделя. В Чаусах собралось люду около двух тысяч человек. По ночам во дворах и на околице местечка дымили костры.

Алексашка собрал сотню и расположился на берегу речушки Баси, что подступала к Чаусам. Смотрел Алексашка на сотню и горько усмехался. На всю сотню — пять сабель. Мужики в боях не бывали, на конях сидят шатко. Десять улан или драгун могут размести эту сотню за четверть часа. И все же на душе было тепло. И он вначале некрепко держал саблю.

Ночи в июле стоят теплые. Но мужики жмутся к кострам. У огня веселее. Всякие разговоры ведут. Больше всего говорят о панстве, от которого нет житья черни. И теперь живут надеждой, что на Белую Русь с русским царем придет новая явь. Какая она будет, никто представления не имел. Может, такая, как у казаков? У костра завели разговор про черкасов. Подошел Алексашка. Мужики потеснились.

— Садись, пан сотник!

Словно стеганули плетью Алексашку. «Пан сотник…» Как будто клещами сдавило горло. «Пан сотник…» Ударил жар в лицо. Хотелось крикнуть им: не пан я! Одних кровей с вами!.. Прикусив до крови губу, сел у костра, протянул к пламени руки.

— Рассказывай, — попросил мужик с курчавой бородой.

— Все рассказал, — хмыкнул Степка. — Жарко под Быховом было. Стены крепкие, с окнами для пушечного боя. Харчей в городе много. Пороху и ядер хватает. Осаду могут три года держать…

— О-хо! — удивлялся мужик с курчавой бородой. — Полегло сколько люду! Как ни говори, а помирать страшно на войне.

— Ежели сразу, то не страшно, — заметил белоголовый детина. — Ядрой ударит, и — все! А бывает, отсекут руку или хребет порубят… Не приведи господь!

— У нас там под Быховом один мужик помирал. Тяжко было смотреть.

— Что с ним сталось? — детина отодвинулся от жаркого огня.

— Ну и храбрый был мужик! — покачал головой Степка и уставился на пламя. Бледно-розовые отсветы костра скользили по его задумчивому лицу. — Помню, минулогодней весной стало известно атаману Золотаренке, что из Гомеля пробирается в Быхов отряд гусар, а ведет его некий знатный воевода или кто другой. Атаман решил сделать засаду. Подобрали в лесу место и начали выжидать. Гусары хитрющие были — днем не шли. На зорьке, когда спать охота и едва начинает светать, поскакали шляхом. Много их было, с полсотни сабель. Видим, вошли они в лог. С одной руки ручей и болото, с другой косогор, заваленный буреломом. Из того бурелома мы выскочили, а сам атаман в лоб ударил гусарам. Ляхи не наполохались, бой приняли. Рубались яро, а выдержать не смогли. Пустились назад. А мужик тот горяч был, отважен. Он за ними. Конь у него ладный был. Двоих настиг и снял с седла. Пустился за третьим, что воеводой был или кем другим. Видит мужик, что лях уходит, так он его арканом зацепил. Где он это умельство постиг, никто не знал. Сказывали, будто татарин обучил… Сволок он его с седла, привел к Золотаренко. Воевода тот бледный, дрожит и пытает Золотаренко: «Выкуп хочешь?..» Атаман его на злато выменял, а мужику тому со своих плечей кафтан отдал.

— Ты говорил, что помер тот мужик? — вспомнил курчавобородый.

— Помер, царство ему небесное!

Но как помер мужик, Степка рассказать не успел. Пан Поклонский приказал трубить сбор. Засуетился весь лагерь, побросав костры. Полетела команда собираться по сотням. Мужики к командам непривычны, толкутся, кто у корчмы, кто на берегу Баси, перепутав места расположения сотен. Пан Вартынский скачет на коне от одной сотни к другой, ругает мужиков, потрясая плетью. Наконец собрали по сотням. Когда собрали, поступил приказ не расходиться, ибо на зорьке полк выступает к Могилеву. Мужики полегли на траву. Никто не спал. В ожидании похода и первого боя вели тихие разговоры.