Маргарет Грэм - Война. Истерли Холл [litres]

– Я считаю, что это замечательная идея. Война закончилась, но ее последствия остались.

Рон тыкнул Эви пальцем в бедро. Она кивнула. Он сказал:

– Я думаю – а ты как думаешь? – что это превосходная идея, особенно если отец Гарри возьмет на себя финансирование. Кстати, где Гарри?

Миссис Мур заговорила с другого конца стола:

– Он взял Саймона к ульям. Он беспокоится о холоде, и они притащили туда сена, чтобы утеплить их.

Она вела себя удивительно тихо, и сейчас Эви заметила, что ее глаза нездорово блестели, а на щеках и лбу выступил пот. Матрона тоже это увидела и указала ей на дверь.

– В постель, немедленно. Эви, ром.

Это было единственное лекарство, от которого, как казалось, была хоть какая-то польза. Никто не знал, как еще справляться с этой опасной заразой, но, как не единожды говорил доктор Николс, мир был слишком изнурен более чем четырьмя годами ада и теперь просто не мог защищаться.

Эви ухаживала за миссис Мур и мистером Харви сама, ведь что случилось с ней, случилось и с ним; от большой любви – так решила Эви. Она заботилась о них обоих по ночам, бегая от одной кровати к другой с влажными полотенцами для лица и холодной водой. Они еле выжили, зато, как сказал мистер Харви, им подавали самую лучшую еду, которую только мог предложить Истерли Холл.

Ричард спрятал больше половины вина и крепких напитков лорда Брамптона перед тем, как его шофер приехал опустошать погреба. Он объявил об этом факте только после конца войны, когда Матрона и доктор Николс установили, что ром был решением проблемы лихорадки. Вероника буквально била его – правда, по деревянной руке, – капризничая каждый раз, когда вино отправлялось в запеканку в слишком большом количестве. Эви, в свою очередь, била ее за то, что она принижает ее кулинарный талант. Но Ричард каждый раз искупал свою вину тем, что открывал бургундское и разливал его на четверых, потому что Саймон, конечно же, всегда в этом участвовал.

Миссис Мур и мистер Харви были вне опасности уже через неделю, и тогда же вернулся в Истерли Холл и Саймон, до этого выхаживавший своих родителей, которые тоже слегли. Но и они выздоровели. И Вероника с Ричардом выздоровели. Вероника появилась на кухне – бледная, но решительная – в конце февраля.

– Мы должны завершить наши планы, Эви, – сказала она, внеся свою лепту в утреннюю встречу. На этот раз блестели глаза и выступал пот уже у Саймона, который только вернулся после проверки ульев с Гарри.

Эви отвела его к своей постели на чердаке и ухаживала за ним день и ночь. Она сидела рядом с ним на маленьком стульчике и давала ему воду или ром, а однажды ей пришлось вызвать Матрону из ее комнаты дальше по коридору в два часа ночи, потому что он начал бредить, звать Денни, своего американского друга, петь, а потом смеяться. Вместе они раздели его и отвели в ванную, где выпаривали из него лихорадку, выпаривали ее и выпаривали, пока к рассвету он не успокоился и наконец не заснул. И когда она сидела у его кровати, а за окном занимался холодный светлый день, Эви осознала, что это был первый раз, когда она слышала, как он смеется, первый раз, когда он пел с удовольствием со дня своего возвращения. И тогда она поняла, что Денни стал его марра.

Саймон медленно выздоравливал, и Эви была вынуждена оставить почти всю готовку на Энни и свою маму, которая приехала из деревни, чтобы остаться в Истерли Холле. Миссис Мур дозволялось заходить на кухню, только чтобы испечь булочки к чаю, пока она окончательно не наберется сил. Это была обязанность миссис Грин, а миссис Грин болела, и свою борьбу она проигрывала. Когда, на шестой день, Саймон немного оживился, Эви усадила его на подушки и стала вязать ему голубой моряцкий шарф, а иногда читала ему что-нибудь из Дейли Скетч мистера Харви. Она как-то попробовала почитать ему Таймс Ричарда, но Саймон от него только раздражился.

На восьмой день Эви прочитала ему газету, от первой до последней полосы и взялась вязать свитер для Тимми, зеленого цвета. За дверями комнаты часы пробили полдень. Она нужна была внизу, но Саймон запротестовал. Пылал камин. У лорда Брамптона разорвалось бы сердце, если бы он увидел, что в комнатах для прислуги, теперь называвшихся чердаком для персонала, топят. Небо было голубым, но это был тот бледный голубой цвет, который обычно сопутствовал арктическим температурам. Может, ей удастся соблазнить Саймона тем, чтобы пойти посмотреть на пчел через несколько дней, – ему нужен был свежий воздух.

Она взглянула на него.

– Ну как ты, дружок? Может, попытаемся тебя поднять? Матрона говорит, что время уже пришло.

Он поднял глаза от листа бумаги, на котором записывал свою новую песню.

– Вязание – это занятие для пожилых женщин, Эви.

Она только рассмеялась.

– Нет, это не так, это то, чем мы вынуждены были заниматься всю войну, а я не люблю сидеть без дела.

– Ну, ты напомнила мне мою маму – сидишь тут и клац-клац спицами.

Он был бледный и весь какой-то тусклый, его волосы больше не сияли. Она взяла его за руку.

– Я люблю тебя.

– Тогда отложи свое чертово вязание и покажи мне.

Эви знала, что при лихорадке портится характер, но ей все равно захотелось оттаскать его за уши.

Она позволила вязанию упасть на пол, когда опустилась перед ним на колени и поцеловала. Его губы были сухими. Она запустила руку в его волосы, поцеловала его лоб, потом глаза, потом снова губы. Он крепко обхватил ее руками, его рот открылся, его язык блуждал, и ей захотелось отшатнуться от него, когда он схватил ее за грудь, а потом сорвал фартук и начал расстегивать пуговицы униформы. Она попыталась отстраниться. Он притянул ее одной рукой со словами:

– Покажи мне, что ты не старуха, покажи мне, что твоя кровь еще горяча. Я люблю тебя, ты нужна мне.

Она ослабела и теперь целовала его с исступлением. Это был человек, которого она любила, человек, которого ждала, человек… Она попыталась отключить голову, пока его руки гладили ее кожу, но мысли становились все настойчивее. Любила ли она его до сих пор на самом деле? Его руки теперь крепко вцепились в ее юбку, пока он пытался задрать ее. Она попыталась высвободиться. Он крепко ее схватил.

– Ты моя девочка. Покажи мне, что ты моя девочка.

Его лицо покраснело, его руки двигались по ее бедрам, выше, выше, его глаза были закрыты.

– Покажи мне, Эви, позволь мне любить тебя, покажи, что любишь меня. Давай сделаем это, Эви, мы слишком долго ждали. Остальные делают, давай же.

Она почувствовала, что в нее проникает что-то похожее на страсть, какое-то сильное желание, но что-то было не так. Она освободилась от его хватки и встала на ноги, глядя сверху вниз на человека, который был ее милым пареньком.

– Нет, – сказала она. – Давай поженимся. Заводить ребенка без… В общем, это будет неправильно. Посмотри на Милли.