Маргарет Грэм - Война. Истерли Холл [litres]

Ричард говорил о храбрости пациентов Истерли Холла и о его персонале с их безграничным чувством сострадания. Джек говорил о войне, о жаворонках, которые летали над полем вдали от фронта, о руинах, оставшихся теперь от страны, и о доброте некоторых немецких надсмотрщиков, которые делали их жизнь выносимой. Наконец, он заговорил об Обероне.

Она видела, как ее брат запнулся, пытаясь найти слова и успокоиться.

– Он стал одним из нас. Он сражался вместе с нами и за нас. Он прикрывал наши спины, а мы – его. Он большой человек, человек чести, который вернулся, чтобы исполнить обещания, данные самому себе. Я повторю, что он один из наших, и нам его не хватает, и мы хотим, чтобы этот глупый паршивец вернулся домой.

Весь приход рассмеялся, и этот смех прокатился по церкви и выплеснулся на улицу, чтобы быть подхваченным теми, кто стоял снаружи.

В сентябре были разосланы приглашения на открытие отеля в ноябре, хотя надо было еще все украсить, а мебель пока так и не расставили по своим местам. Это был риск, но к определенной дате они просто обязаны были все успеть.

Вероника и Эви сидели с дымящимися кружками на кухне вместе с Гарри, который попросил их о встрече, чтобы задать несколько уточняющих вопросов по поводу открытия. Гарри должен был стать лицом этого мероприятия и встречать гостей за столом из кабинета лорда Брамптона, который поставят на место стойки дежурного в главном зале. Он налил себе еще чая и вгрызся в булочку, которую щедро сдобрил медом.

– Поверьте мне, – сказал он, – я задействовал все связи моего отца, чтобы замолвить за вас словечко. Редакторы газет сказали, что пришлют репортеров, и они могут, хотя благонадежностью они не отличаются. Все зависит от того, не поймают ли какую-нибудь актрису в кабинете министра в раздетом состоянии.

Он говорил с набитым ртом. Крошки летели на стол.

– Ты отвратителен, – сказала Эви.

Он рассмеялся, и из его рта посыпалось еще больше крошек.

– Да нет же, просто такое иногда случается.

Вероника сказала:

– Она имела в виду крошки, негодник.

Он все проглотил, вытер рот и помахал над столом салфеткой. Эви вздохнула.

– Вер, мы разве можем сделать этого уличного мальчишку лицом нашего мероприятия?

Вероника покачала головой.

– Он должен будет продемонстрировать нам некоторые улучшения, или Мистеру Манеры найдется, что ему сказать, это точно.

Гарри весело улыбнулся и протянул им через стол листок со списком.

– Взгляните. Я написал вот этим, самым красивым почерком, каким смог, мэм.

Во главе списка значились лорд и леди Брамптон. Вероника и Эви в ужасе подняли на него глаза. Гарри выдержал их взгляд, хотя с каждой секундой становился все краснее.

– Мы должны, или это будет странно выглядеть в глазах наших гостей. Со всех точек зрения этот дом принадлежит ему.

Эви вспомнила, когда он вот так выставлял подбородок. Она очень часто это наблюдала, когда он пытался управиться со своим протезом. Здесь с ним спорить было бесполезно, тем более было уже поздно.

Вероника сказала:

– Ричард знает об этом?

– Нет, это находится в моей юрисдикции, так что я решил, что сначала должны узнать вы.

Он потянулся за последней булочкой, но в последний момент предложил ее им. Они отказались, позволив ему полить ее медом и пораженно наблюдая за тем, как она полностью исчезает у него во рту. Затем они продолжили читать список. Все, кто должен был получить приглашения, были здесь. Под именами лорда и леди Брамптон был указан Оберон. Под Обероном – Саймон.

– Теперь остается только ждать, – сказал Гарри.

Два дня спустя Эви проснулась посреди ночи в своей комнате на чердаке: ее сердце колотилось, отдаваясь грохотом в голове. Она выпила немного воды, но у нее так тряслись руки, что она больше пролила на свою ночную сорочку. Она спала, пока громкий стук в дверь не разбудил ее:

– Эви, уже поздно, сейчас восемь часов, завтрак уже закончился.

Это была Энни. Эви не могла говорить, она не могла двигаться, все ее тело болело, а легкие были полны воды, она тонула, она плыла посреди камышей. Кто-то трогал ее лоб. Было больно. От одного прикосновения было больно.

Это была Матрона.

– Сядь, милая.

Нет, она не могла двигаться, она тонула. Она почувствовала руку под своим туловищем, это было больно. Ее подняли. Нет, больно.

– Пей.

От стакана, прислоненного к губам, было больно. Нет. Ее заставили выпить насильно. Ром обжег ей горло. Она проглотила. Больно. Нет. Больше не надо. Но дали еще. Жгло.

Они положили ее, отпустили ее, дали ей уплыть, и здесь были волны, они закручивались и колыхались, качали ее вверх и вниз, песок царапал ее, больно ранил ее.

– Нет.

– Это чтобы тебя охладить, душенька. – Это была мама, она тоже была здесь, в воде.

– Нет.

– Давай, дорогая. Один глоточек. – Это была Вер, и это жгло. Нет.

Наконец она была одна. Волны принесли ее к берегу, а потом прочь, дальше, дальше, глубже, холоднее, глубже, холоднее, туда, где не было голосов и никто не достанет, но потом пришел Джек, проплыл через море.

– Давай, красавица. Один глоточек, всего один.

Нет.

– Старайся, девочка, старайся дышать.

Я устала, папа. Я просто устала, оставьте меня. Я устала, и я одна, и здесь тихо. Теперь тихо.

– Ты нужна нам, душенька. Давай же.

Нет, миссис Мур. Я просто очень устала, и мне нравится здесь, далеко в морской глубине, далеко от шума прибоя и от царапающегося песка, далеко от вашего свадебного цветения, которое сначала делает меня счастливой, а потом грустной, такой грустной. Здесь темно, в реке. Да, это река, не море. Она медленно течет там, где волны не могут меня качать. Я просто свободно плыву, сквозь картины, фрагменты, множество фрагментов. Это мамина кухня и лоскутный коврик. Полоска проходит вниз и вверх, не зеленую, говорит мама. Не сюда, милая. А вот Грейс, роется в своем саду, закапывает картошку. Джек, ты же в воде, почему ты тоже копаешь? Тимми, ты раскрашиваешь своих солдатиков. Они просто замечательные, паренек.

– Нет, Эви, нет. Ты не должна этого делать. Ты должна пытаться.

Это была Вер, слишком громко, слишком грубо. Нет.

Миссис Мур читает свою кулинарную библию. Вот она, ведет пальцем по странице, бедные, опухшие пальцы. Вот угощения, которые должна сделать миссис Грин, но сделаю я, для них, для Вероники и… и…

Джек улыбался, когда плыл через струи воды, и Тимми, и у него не было синих шрамов, и было темно и холодно, и не звали никакие голоса. Стало тихо, наконец было тихо, и она могла выпустить воздух из легких и дать своей груди отдохнуть, дать своему сердцу отдохнуть, остановить все это.

Она ехала на своем велосипеде, и воздух был сладким, и пели жаворонки, и овцы паслись в лугах, и коровы ходили в кукурузе, и грустный мальчик…