Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Но прежде служба и наивные речи бородатых детей о том, как четверо сбежавших крестьян были схвачены аж в московском Кремле! И что царь не знает, а начальство утаило настоящую свободу! Но прежде — мундир! Он плотно облегает тело, и в нем Фатали чувствует себя как в крепости, отовсюду защищенной. Но однажды мундир чуть не погубил его.

А может, было бы лучше погибнуть? С какими б почестями хоронили! И несли бы его в гробу, как несли павших от рук взбунтовавшихся крестьян: три гроба, а в первом — полковник Белуха-Кохановский… В четвертом лежал бы он, Фатали, И глядел бы на него новый наместник — августейший сын императора… И он (не августейший, а Фатали!)… улыбается!.. Да, да, улыбка в гробу!

«Найдется же клочок земли в этом мире, чтоб взять и укрыть меня!..»

А началось с Конахкента, «села для гостей», как некогда назвали деревню, что в Кубинском уезде. О, эти кубинцы! Чуть что — бунтуют, канальи! Корни шамилевские выкорчеваны, да не везде, вот и пришлось Фатали отправляться в дорогу. Фатали — переводчик при полковнике военного отдела Белухе-Кохановском, заработок по совместительству, ибо дороговизна, а семья большая, еще родственники, они приезжают из Нухи в Тифлис, и конечно же к Фатали.

Трудный путь — через горные ущелья, над головой высоченные горы, а под ногами — где-то далеко внизу шумная, кричащая река. Но еще в Кубе полковник вызвал Фатали к себе и при жене («с чего бы здесь быть ей, Белухе-Кохановской…»), шея обнажена, такая белая и пышная! ни морщинки на лице, а над головой — корона пшеничных волос, и взгляд царских голубых глаз. «Не задерживайтесь, полковник!..» И на Фатали взгляд: «Ах, какой седой переводчик!..» — Дать знать народу! Едем наказывать! Конахкентцы в эту ночь, как сказал Фатали один крестьянин, намерены напасть и вырезать всех. «И меня тоже?» — спросил Фатали. «А то как же?» — ответит тот, будто шутит.

— И вы, — недоумевает полковник, — верите подобной глупости? Вы! Неужели не раскусили своих земляков? А еще пиесы пишете.

Ночь была тихая, звездная. А в полдень пошли к народу.

Посередине полковник и, как два крыла, — чиновники, прибыл даже адъютант его императорского высочества великого князя гвардии поручик Георгий Шервашидзе, и хорунжий казачьего войска, из Ашнеронского полка, и штабс-капитан, и корнет, и еще чины. Сначала говорил выборный от народа — Мама Осман. Начал издалека: турецкий султан, магометане, родство с кавказскими горцами, и внучатый племянник их бывшего владельца, Сафар-бек, принял даже христианство, и было объявлено от имени великого князя-наместника, что пышным их усам блестеть от масла, а брюху быть в жиру. А ты, Фатали, переводи! Это говорю я, Мама Осман!.. Мы народ темный, туземцы, вы столько стесняли и оскорбляли нас, что сердце наше переполнилось. Довольно! Мы не верим, что государь и великий князь-наместник соизволили нам выкуп определить, чтоб за волю заплатить! Покажите нам царский указ со знаменем царским: с золотой печатью и Георгиевским крестом! Это грабеж. Неужто государь так бедны, что не могут отпустить нас без платы? А то, господин полковник с длинной фамилией да коротким ростом, так и переведите! мы сами пойдем к наместнику! А нет — позвольте выселиться кому в Турцию, а кому в Персию!

Фатали потерял голос, охрип, переводя Мама Османа.

«Ай какой дерзкий!.. Жаль, раньше не знал тебя, Мама Осман, вставил бы в свои звезды!..»

— Выселиться? Что ж, и выселим! В Сибирь! В кандалах!.. — Откуда Мама Осману знать, о том и Фатали не ведает, что через наместника сам государь по телеграфу сообщил: мол, разрешаю, выноси приговор без суд! по своему усмотрению. «Что? Бунт?! Манифестация?! Ввести войска! И пушки!..» Телеграф телеграфом, но увлекся, погорячился Белуха-Кохановский!.. Взгреть бы его за это! Выселиться хотят? Ну и пусть выселяются. Мы сами, если знать хотите, повода ищем… спровоцировать, чтоб выслать я никогда не вернуть. Белуха-Кохановский удивлен, никак не поймет. А это так очевидно: «Избавиться от беспокойных элементов и освободить земли для поселения, скажем, казаков».

Но в это время молодой, из господ, единственный в туземной массе, что восседал на лошади как князь, бросил народу клич: «Пора!» И народ, Фатали не успел даже рта раскрыть, выхватив кто что, кинулся на полковника.

— Что вы делаете?! — выскочил вперед адъютант; это было так неожиданно — по-тюркски, но с турецким акцентом! что народ замешкался. И по-русски к полковнику: «Бегите, народ обозлен!» Все побежали к двухэтажному дому, где остановился полковник, и толпа за ними. Раздались выстрелы. Бросились в первую комнату на втором этаже, а с ними армянин Оганес, был здесь по торговым делам и, надо же, попал в передрягу!

— Употребите свой дар! — просит полковник Фатали.

— Велите наших арестантов выпустить! Не то всех, как цыплят, перережем.

— Бросьте им ключ от тюрьмы! — приказал полковник уездному начальнику. — И отдайте приказ, чтоб казаки сняли с тюрьмы караул!

Четыре казака, караулившие тюрьму, оставили свой пост и бросились в дом, чтобы спрятаться от бунтовщиков. Опасно в первой комнате, прошли во вторую, а оттуда — в третью. А бунтовщики — за ними, вторглись в зал, убив денщиков полковника и штабс-капитана.

— Ломай все! — К дому никак не подступиться, казаки пробились в мечеть и спрятались там, потребовав, чтоб молла запер ворота.

Адъютант высунулся из окна и закричал по-турецки: «Эй, сумасшедшие, что вы делаете?! Зачем убиваете нас?!» — «Полковника выдайте! — кричит толпа. — Иначе подожжем дом!» Но как выйти? Народ стал ломать дверь, она никак не поддавалась, выломали лишь одну ореховую квадратную доску и стали стрелять: «А ну выходите!»

Подпоручик, хорунжий казачьего войска, титулярный советник, еще кто-то полезли в выломанное отверстие, и каждого, кто вышел, ждала смерть.

Навалились на дверь, выломали ее, ворвались с кинжалами — и прямо к полковнику: насмерть! Потом к штабс-капитану. «Стойте!» Но поздно: убит! Вбежал в комнату тот, что был на коне: «А их не трогать!» Их — это Фатали, грузинского князя и армянского купца Оганеса. Они прошли сквозь толпу, потом сели на лошадей, которые были заранее приготовлены, и прибыли в дом одного из беков. А вот и адъютант наместника — и это спасло Фатали от излишних расспросов. Их держали взаперти, не зная, что с ними делать и как похоронить убитых. Бек вдруг тоже куда-то исчез, и молла заложником сидит в мечети, не с кем посоветоваться, Мама Осман как заколдованный, а тем временем прибыли две роты солдат. «…Ожесточение крестьян было таково, — писал в донесении наместнику подполковник, сменивший павшего полковника, — что они ложились по несколько человек друг на друга, чтоб воспрепятствовать команде идти вперед. Не иначе как чрез воинскую силу, которая и вступила, полумеры более неприменимы и до крайности вредны! Секли розгами при огне, и многих после наказывания уносили полумертвыми и бросали, а некоторые были в таком состоянии, что их напутствовал местный молла; а при наложении кандалов кто-то из толпы крикнул: «В Сибирь так в Сибирь! Всех нас! Всей деревней!» Решимость, с которою главный мятежник Мама Осман шел под розги, терпение при перенесении им боли могли дурно повлиять на крестьян, и, как ни тяжела была подобная сцена, я отдал приказ продолжать экзекуцию, пока не испустит дух».