Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

— Что именно?

— Не обидишься?

— Говори уж!

— Спорили: действительно ли новый шах милосерден, или это объясняется слабостью его характера? И насчет гарема тоже: или скуп, говорят, или силы не те!.. Я-то рада!

А все же она и в неудовольствии очаровательна! Но разговор такой, что впору и отрезвиться.

— Не такой уж я добрый, Сальми-хатун! Тюрьмы переполнены. Я пересажал всю знать, обогатившуюся за счет казны и взяток. Я обратил их сокровища на постройку новых дорог. Одно благоустройство столицы чего стоило! Я расширил улицы, выровнял на них ямы и рытвины, чтобы прохожие, попадая в них, не калечили себя.

Сальми-хатун зевнула:

— Скучно!

— Я открыл школы, чтобы дети учились грамоте!

— О боже!

— Я послал четырех талантливых юношей, красивых, статных, молодых…

— А кто они? — оживилась Сальми-хатун. — Ах, сыновья твоих друзей! — снова заскучала. — Да, я слышала: с армянскими караванами, которые ежедневно идут из Исфагана в Смирну, оттуда на кораблях в Марсель и далее на почтовых лошадях! И зачем послал? Жаль мне оставшихся девушек!

— В Англию и Испанию, они научатся управлять государством. Я заменил всех надзирателей, перестань зевать! в округах и назначил честных и справедливых.

— Из родственников своих?

— Я верю в их честность!

— И головой ручаешься, да? А новые тюрьмы ты строишь? Как бы не пришлось тебе пересажать и этих новых!

Юсиф подивился мудрости Сальми-хатун: она прочла его мысли!

— Я хочу… — и задумался.

А Сальми-хатун (неужто его мысли?!):

— А хочет ли народ твоего счастья? Надо ли это ему? И разве он несчастен?!

— Он же раб! Я разбужу его!..

— И сделаешь несчастным! В неведении его — счастье его! Ну что тебе стоит, Юсиф-джан! Ради меня! Устрой показательную казнь! Уж очень народ истосковался! Хотя бы вели, чтоб отрубили кому голову и воздели на пику! Ты увидишь, как возрастет к тебе любовь народа! Как станут тебя хвалить! Смотри, будет поздно, а я тебя так полюбила, ты умеешь меня всю всколыхнуть, я забываюсь и потом долго не могу прийти в себя, все нутро горит!

«Я его сожгу, этот фирман, запрещающий казни! — подумал Юсиф. — Ах, бестия: сам казнил, а мне решил руки-ноги связать?!»

Юсиф упразднил и должность палача, он сейчас главный мясник на столичном базаре, жить-то надо! Ловко разрубает — такая практика! — любую баранью тушу. Как-то пошел Юсиф посмотреть, давно не был на площади, где его мастерская: здесь сейчас рассказывают о злоключениях любимого сына Мухаммед-шаха, вынужденного скрываться от преследований Шах-Аббаса. И генеалогическое древо искусно на всю стену расписано — отштукатурили, масляной краской покрасили. И палача увидел. Тот сник и с тайной печалью посмотрел на Юсиф-шаха, даже слезы на глаза навернулись. «Что ж ты, шах, — говорил его взгляд, — на какую работу меня обрек? Бараньи туши! Мои могучие мускулы, играющие и поющие! Стоило мне появиться на площади в сверкающей красной парче, как народ замирал, о, этот миг! И я поднимал над головой сверкающий топор, он стал, увы, покрываться ржавчиной, и в стремительной мощи опускал его, и бил мне в затылок — о, сладостный миг! — горячий вздох восторга. А то ни с чем не сравнимое наслаждение, когда я хватал за волосы и показывал шаху отрубленную голову… Чистая была работа. Одним ударом. Нет, не знаешь ты нашего народа. Ему на твои фирманы — тьфу! Кому нужна эта твоя свобода? Тебе на голову не корону, а сбрую на шею и уздечку под язык!»

«Но-но! Смотри у меня…» — строго взглянул на палача, а он — вразззз! и туша надвое.

Нет, не поверю! Вы лжете на народ! И ты, и твои евнухи! Я принес ему облегчение! Я показал ему радость свободной жизни! Я избавлю его от голода и рабства!

Фатали последние ночи долго не может уснуть. Вскакивает во сне. Это голос Юсифа! И как поседел он! Да, да, катастрофически седеет! Юсиф? И он тоже!

— Люди, я же хотел вам добра! — кричит Юсиф. И этот крик будит Фатали, он вскакивает во сне, еще не рассвело, еще очень темно. Что же вы со мной сделали?!

Нет, это только сон!

А предсказанье звезд?

Какие еще звезды? Я призван самой судьбой!

А евнух Мюбарек никак не дождется шаха.

— Ах, какой он!.. — жалуется евнуху «законная» жена. — У нас с ним был честный брак!

Глупая, как будто с Сальми-хатун нечестный! Молла был, свидетели были!

— Ах, какой он!.. Уже третий день не вижу его! Или у него появились еще какие Сальми-хатун?!

— Увы, — огорчается Мюбарек, — только вы двое!

— Ах вот как! — Она бы обрадовалась, если б Мюбарек сказал, что есть еще.

— Твой ропот противен аллаху, женщина!.. — В обязанности главного евнуха входит и забота о моральном образе мыслей обитательниц гарема: никакой ревности.

А в столице тем временем начались беспорядки.

Зачинщики — уволенный новым шахом главный конюший и сбежавший от кары управляющий государственным казначейством. Главный конюший, встретившись с управляющим, спросил:

— Скажи, ради бога, что говорят жители столицы про нового шаха?

— Как будто сам не знаешь — они ненавидят его!

— Клянусь всевышним, простой народ гораздо умнее нас! Какую же мы допустили глупость, добровольно избрав в повелители седельника! Опозорили себя на весь мир!

— Такова была воля Шах-Аббаса!

— Но теперь, когда нет Шах-Аббаса, кто может помешать нам уничтожить этого нечестивца, верующего, по слухам, в переселение душ?! Удалив его, мы бы посадили на его место достойнейшего из благородной династии Се-февидов!

— А где они, достойные? Все искалечены или уничтожены. Но ты прав, надо действовать!

И они отправились к начальнику артиллерии. А что говорит начальник конницы? Он, правда, еще не уволен, но кто может быть спокоен за завтрашний день при таком сумасбродном правителе?

— Кстати, я слышал, будто вчера на общем приеме щах сделал ему выговор за то, что тот приревновал, видите ли, жену к самому венценосцу.

— Аллах с ними, но нам важно склонить на нашу сторону начальника конницы. Если он согласится, то присоединится к нам и начальник пеших войск, ведь Фарадж-хан — двоюродный его брат и зять. И к бывшему начальнику полиции надо пойти, пусть повлияет на низших чинов полиции и уличных старшин, тоже уволенных!

Объявился и вождь воинствующих фанатиков, некий шейх, выдающий себя за святого потомка пророка Мухаммеда, — он возглавил борьбу и бросил клич: «Аллах велик, смерть шаху, да здравствует Шах-Аббас!..»

Мятежники решили в субботу рано утром окружить шахский дворец и, ворвавшись во внутренние покои, убить Юсиф-шаха.

А в это время полководец Юсиф-шаха Курбан-бек только что ступил на площадь с конной гвардией, возвращаясь с иранско-турецкой границы, где он разгромил вторгшийся в страну отряд врага.

Узнав о мятеже, Курбан-бек стал уговаривать толпу образумиться. Но куда там!.. Подоспели еще люди, и завязался бой. Обнаженные мечи, пики, просто дубинки, не поймешь, кто за, а кто против, истосковались по драке.