Чингиз Гусейнов - Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове

Мирза Джалил, почти Молла Насреддин!.. умнейший среди пятерки друзей, тоже с ним в Гяндже в одном медресе учились, и в ту ночь, когда Юсиф бежал, за ним, оказывается, Мирза Джалил гнался, а Юсиф решил, что погоня. Обыкновенный писарь у какого-то невежды хана! «Тебе бы, — часто говорил ему Юсиф, — главным советником, везиром у шаха быть!» А Мирза Джалил рукой машет, мол, что за глупые мечты?

И Заки: дай пересчитать звезды на небе — сосчитает, если ясная звездная ночь.

— Мюбарек, ты можешь одолжить мне один туман? Мюбарек, привычный к неожиданностям шаха, не удивился:

— Казна в твоей власти, шах!

— Я спрашиваю тебя об одном тумане!

— Да, да, конечно, вот он, туман!

— Верни этот туман конюху Вельвели-хана, а я потом тебе верну, заказ его не выполнил, — и показывает на корону: мол, причину сам знаешь.

Вот они — те, кто привел его во дворец по велению звезд.

— Везир, хотел бы услышать о ваших заслугах перед престолом и народом!

— Преданность ничтожного раба высокому престолу ни для кого не составляет тайны, а также общее благоденствие и все короны мира, а также престолы, христиане, иудеи…

— Пиши! Конфискуется наличное золото и камни везира, ибо добыты нечестным путем! Ах ты еще грозишь? — Тот забыл, что Юсиф — шах, а Юсиф уже привык, что все — его подданные. — Вызвать стражей! В тюрьму его! А теперь послушаем тебя, военачальник, поведай о своем полководческом искусстве! — Юсиф сам удивляется: как же быстро он научился так грозно разговаривать с людьми, вчера еще могущественными?

— Я заманивал противника в глубь страны, рушил мосты, сжигал дома, уничтожал посевы. Враг трепетал.

— И это ты называешь искусством?.. — и к писарю: — Шахский фирман о смещении. А, это ты, главный молла! Да, твои дела на виду у всех! Это ты возвел в сан святых шахскую династию, чтоб упрочить свой авторитет. Ты насильно хотел обратить в шиизм иноверцев и разжигал страсти, чтоб отвлечь от насущных бед. Эти погромы… Чего уставился на меня? Пиши! Пиши все, что я говорю! И за это, главный молла, я предаю тебя суду! Эй, стражники! А чем славен ты, казначей? А, вспомнил, это ты придумал не выдавать жалованья чиновникам? И молодец, что не выдавал дармоедам ни гроша! Что еще придумал? На какие нужды вы тратили казну?

— А шахские увеселения? А дары?

— Это тем, с которыми я встречался?

— Лучшие люди империи!

— Ну, ну, еще на что разбазаривали?

— А охоты? А пиры? А содержание шахского гарема? Мой шах, есть еще одна статья, секретная… — Все тотчас вышли. — У нас множество шахских глаз! — И стал перечислять такие страны, о которых, хоть и совершил почти кругосветное путешествие, Юсиф и не слыхал. — И ушей! Слышат, видят и нам докладывают: и у султана, и на северных землях, и в Крымском ханстве, и в ногайских владениях, и в астраханских.

— Чего умолк?

— Еще есть. Среди нашего народа. В каждом квартале, в каждом доме, в каждой семье!

— Дааа… — задумался шах. Казначея надо б уволить, но прежде пусть напишет, у кого какое состояние.

Вошли все.

— Вы не выслушали меня, мой шах!

— А ты кто?

— Я, — гордо выпятил грудь, — главный звездочет империи!

— Ах, это благодаря тебе я на троне.

— Я надеюсь, вы должным образом оцените мои заслуги!

— Да, крупный ты мошенник!.. Хотя не будь тебя («и тупости правоверных», подумал)… Но я, увы, упраздняю должность звездочета, как вредную для народа и государства. Пошлю-ка тебя рядовым учителем астрономии… Хочешь?

— Меня? учителем?!

— Не хочешь, да? — и улыбается.

— В школу?!

— Ну да, крестьянских детишек учить!.. Не согласен? — и за бороду его, волосок остался в руках, тонкий, седой; дунул, а он поиграл с лучами солнца да вылетел в окно.

— Мой шах, писари собраны. Вышел к ним.

— А, и ты здесь!.. Ну да, ты же писарь!

Мирза Джалил был смущен, увидев Юсифа: лицо знакомо, а облик уже иной: шах! Не подойди к нему Юсиф, он бы, пожалуй, не рискнул.

— Куда вы подевались? Неужто это их Юсиф?

— Немедленно пойди и приведи ко мне Рамазана, Курбан-бека, Заки!

Фирманы, фирманы, фирманы!!!

За злоупотребление властью! За тупость и преступное равнодушие к бедам народа! За жестокости и попрание прав! За то, что лицемеры и ханжи! За одурачивание подданных! За ложь на каждом шагу, везде и во всем! Лишить титулов! Чинов! Конфисковать награбленное в пользу казны! В тюрьму! в каземат! в яму!

Фатали задумался: то ли пишет в уме, прочерчивая сюжет, то ли рисует — но что это?! перекладина, а с нее свисают пять петель!.. виселица?! Но какой издать фирман, чтоб устранить всеобщую подозрительность: шаха — к подчиненным, везира — к главному молле, членов совета, этих бездушных кукол, немых и слепых, лишь умеющих поддакивать, — друг к другу?!

Найти и выдвинуть новых!.. Но где они? И кто может ручаться, что те, кого шах приметит и кому пожалует отнятые у других титулы, эти новые «Совесть», «Прямота», «Опора» царства, не станут грабить и брать взятки, лицемерить, лгать, строить козни, создавать новые семейные или племенные кланы, глохнуть от звуков лести и слепнуть от блеска побрякушек? И какой издать фирман, чтоб исчезла всеобщая подозрительность и вражда племен?

Рассказывал Александр или снова — видения Фатали?

окованная железом дверь, железная решетка у окна, мундир сняли, он в легкой рубашке, а ведь зима, холодно очень, через темный мост, темные своды, неуютная кровать, накрытая жестким одеялом, длинная холщовая рубашка, грубые чулки, и пахнет свежей краской, гремят связки ключей, или это кандалы? о боже, какой вкусный черный хлеб! и кружка воды! сальная плошка, гарь душит, нечем дышать! цепной мост, крепость, странная фамилия коменданта Набоков; и колокольный звон через каждые четверть часа, табуретка, крепостной вал и пустой дворик, лишь ветка торчит за окном, уже весна? гудит голова, хоть какую книгу! хотите — коран? и немец-офицер, почему немец?! «Фатали, ай-яй-яй, какой у вас был замечательный второй отец, Ахунд-Алескер!.. мне жаль вас, Фатали!» дым табачный, Фатали не курит, но запах табака!! такой же курил Александр; или он здесь? рядом камера?..

идут и идут, утопая в снегу, откуда же столько снега здесь, стоят столбы, их пятеро, надели саваны-колпаки, щелкают затворы, но почему еще столбы?! и пустые виселицы!..

— Фатали! Ты меня слышишь? Ты опять жжешь бумагу!

Фатали не оглянулся: бумага, вспыхнув, загорелась сразу вся, и он осторожно положил ее в железную тарелку, пусть сгорит дотла. Огонь быстро слизал арабскую вязь, и не успела бумага почернеть, как Фатали поднес к красному язычку новую, исписанную мелко-мелко, со вставками, стрелками, вклинивающими в текст новые добавления, обведенные кружочками, и какие-то звездочки, полумесяцы, кресты как плюс и как распятье.