Валерий Бондаренко - Алина: светская львица

Мимо промчался Пушкин. Белки глаз его на смуглом лице, казалось, светились.

Дождь лил с утра ледяной, беспрерывный. Стук капель о стекла, о жесть подоконников раздавался во всех залах, комнатах, переходах, и этот настойчивый стукот не могли заглушить ни толстые стены, ни портьеры, ни шорох платьев и всегда во дворце тихий, как гудение пчел, людской говор. Государь вернулся! И точно не три недели, а три года не вставало солнце над Петербургом, — вернее, над той его частью, что вращалась вокруг Двора. Возвращенье царя заставляло сердца придворных каждый раз сжиматься в непонятном, детском каком-то волненье: каждый раз им казалось, что наступает новая, иная эпоха. И тогда привычная зависимость от движенья бровей, от скоса зрачков белесых державных глаз ощущалась вдруг ими по-свежему остро. Сколько маленьких драм происходило в сердцах и головах людей — людей, порою пустых, порою холодных! Что ж, вновь на минуту казалось им, что в самом деле будут серьезно решаться и рушиться судьбы, то есть карьеры, то есть все, чем жив иной человек в земной сей юдоли. Проходило, однако ж, дня три, и рутина буден, пусть и Двора, смывала с душ это почти весеннее тревожное возбужденье. Судьбы, то есть карьеры, то есть все, чем здесь жили, устраивались большею частию постепенно, плавно, почти незаметно. Порой оставалось место даже для чувства…

Весь Двор и чины первых трех классов явились к половине одиннадцатого во дворец на августейший выход. Придворных дам собрали в Малахитовом зале — главном салоне императрицы. Отсюда двери вели во внутренние покои, где сейчас находился он!

Алина смотрела вокруг, точно впервые видя и эту тяжелую роскошь раззолоченных сводов, и лица знакомых дам, закованных в платья с длинными тяжелыми шлейфами.

Мэри хотела к ней подойти, — Алина отвернулась, как бы не заметив движенья подруги. Бобринская проплыла мимо, шепнув ободряюще:

— Вы прелестны!

Огромный рубин на ее корсаже горел, как кровь.

«Боже мой, сейчас он выйдет!» — подумала Алина. Но отчего-то именно теперь, когда их разделяло несколько шагов и минут, ей вдруг страшно стало увидеть его, точно все мечты, которыми она жила эти три недели, были несбыточной, грешной грезой и все это знают и смотрят теперь на нее с тайным презрением и с каким-то даже злорадством…

Часы на камине прозвенели двенадцать раз. От первого их удара Алина вздрогнула, точно от ожога.

— Их императорские величества! — неумолимо загремел голос Литты. А Воронцов-Дашков с вечной своей странной улыбкой на круглом лице ударил трижды золоченым жезлом о пол.

Толпа дрогнула и мгновенно распалась надвое. Литые двери раскрылись…

Полноте — можно ли так волноваться? Ведь Алина почти спокойно (мнилось ей) ждала его возвращенья… Но нет: вся тревога, весь непонятный страх (ей позже казалось, что это был страх предчувствия), и эти сны трех недель, и эта пустая без него явь, — все, все, что, наверно, гнездилось в ней каким-то недугом, который обнаруживал себя нервическими припадками, — все это (и бог его ведает, что еще) поднялось в ней, сдавило горло…

Приседая, она качнулась: какая малость!

Государь, нахмурясь, прошел мимо.

— И больше я никогда не хотел бы повторять этого вам, девице неглупой, — той же ночью заключил государь свою холодную речь. Потом он, все-таки улыбнувшись, привлек ее, ласкал, — впрочем, без поцелуев; и теперь Алина ясно понимала, что он так наказывает ее.

«Зачем я связался с этой дурехой? — подумал он между прочим. — Надо кончать все это!»

Когда Николай ушел, Алина долго сидела среди раскиданных подушек. Она хотела, хотела верить, что царь все же встревожен ее бестактностью. Но, с другой стороны, что же ему скрывать? О романе их знают все, даже императрица, и он требует от нее лишь соблюденья внешних приличий. Это же так понятно…

— Нет, он не любит меня! — вдруг сказала Алина решительно, горько, тихо. Она поджала ноги и недвижно сидела так, ни о чем уж не думая, не жалея, а только сживаясь всем существом с этой открывшейся перед ней истиной.

Окно стало бледнеть. Внимательные предметы обступили ее.

Алина застыла.

Она вдруг вспомнила, что идти ей некуда.

…Еще во сне Алина почувствовала, что выпал снег, — тот первый октябрьский снег, что растает уже к полудню. И еще Алина услышала голос, спокойный и ласковый женский голос, очень знакомый, — но чей?.. Алина его не узнала. Голос сказал ей в самое ухо, пока глаза бежали по белесым приснившимся Полосам, — таким подвижным и беспокойным, точно это были волны не снега, а моря. Голос сказал что-то очень короткое, смысла чего Алина разобрать не успела, но что успокоило ее тотчас.

Она открыла глаза и по яркому свету, пробившемуся сквозь шторы, поняла, что сон был в руку: снег действительно выпал. Кисейные шторы чуть разошлись; ясно белела крыша дома напротив. Звук голоса, услышанного во сне, сразу забылся, и Алина даже не поняла, отчего настроение у нее такое свежее, отчего ей так спокойно. Она все приписала первому снегу, этому урочному обновленью грязной земли. Но с интересом и удовольствием Алина оглядела свою новую спальню, — ту, что отделал для нее дядюшка в первом этаже вместе с пятью другими комнатами.

Своды комнаты едва тронула кисть живописца: гирлянды зеленого винограда змеились по бледно-желтому фону, сплетаясь в центре, откуда спускалась легкая люстра розового стекла. Полог у кровати клубился только над изголовьем, прозрачный, точно фата невесты. Стены по новой моде были затянуты английским ситцем с букетами полевых цветов и колосьев.

Большое напольное зеркало в золоченой готической раме казалось здесь не очень уместным. Алина с удовольствием выставила бы его отсюда, как постороннего человека. Но в него было так удобно смотреться перед балами и после них, отмечая победоносную роскошь своих нарядов и изменение выражения лица.

Следить за своим лицом в зеркале было порой так увлекательно! Часто, глядя на свое отражение, Алина спрашивала себя, что бы сказала она об этой молодой женщине, встретив ее где-нибудь. Нужно заметить, чаще всего Алина вынуждена была признать эту женщину не красавицей, но очень все-таки интересной.

На прощание царь подарил ей золотую шкатулку со своим изображением внутри и сказал:

— Это шкатулка для наших общих воспоминаний. Надеюсь, вы будете очень осторожно ее открывать, и лишь для себя.

Алина молча присела в глубоком, отчуждающем реверансе.

Да, печальная истина ее отношений с царем, и последовавший разрыв, и странное замужество, все это изменило в ней так многое…

Тайна дядюшки и Базиля открылась внезапно. Теперь Алина поняла, на что так часто намекала Мэри.