Анатолий Афанасьев - ...И помни обо мне [Повесть об Иване Сухинове]

Она его выслушала, рванулась из рук.

— Эх, Иван, Иван! — молвила со смертной тоской.

— Что — Иван? — начиная злиться, повысил голос Сухинов. — Разве я тебя обманывал, за нос водил, золотые горы сулил?

— Не то говорить, Ваня!

— Не то, — согласился Сухинов. — А больше мне сказать и нечего. Ты уж прости.

После они долго сидели на траве, почти не прикасаясь друг к другу. Повеяло дождем, посвежело. Темные облака поплыли из-за леса, заслонили звезды. Марина больше не плакала и даже спела ему песенку про двух несчастных девушек, которой когда-то давно научила ее покойная матушка. Он подарил ей дешевенькие стеклянные бусы на прощанье.

У догорающего костра, посреди пышной украинской ночи, грелись и неспешно беседовали два солдата — Алимпий Борисов, молодой чернявый парень, рядовой второй гренадерской роты, и фейерверкер первой роты Иван Зенин, степенный мужик с медлительными движениями и благообразным ликом. Зенин, тяжелодум, с трудом отбивался от наскоков горячего Алимпия. Тот подбрасывал ему каверзные вопросы, Зенин не мог сразу ответить, принимался внушительно и долго сосать потухшую трубку. Зенин уважал молодого солдата за бескорыстность и доброе сердце, но остерегался его неуемного нрава.

— А ежели, дядя, все одно пропадать, и так и этак, то тогда как же? — ехидно интересовался Алимпий.

— Ты погоди, — урезонивал его Зенин. — Уж больно ты суетливый.

— Зато ты, точно дуб на опушке. Ты вот скажи, могу я верить своему офицеру, ежели он мне руку подает? Руку-то подает, да, поди, мужика при случае лупцует не хуже других. Это как быть? Тебя, я знаю, подпоручик Борисов арихметике учит, вот ты мне, олуху, и разъясни, раз оне тебя в кумпанию приняли. Об чем они промеж себя открыто толкуют?

Зенин ничего не успел разъяснить, как раз к костру вымахнул Сухинов. Алимпия он хорошо знал, поздоровался, слез с лошади и подошел к костру.

— Чего не спите, братцы? В карауле?

— Никак нет, ваше благородие, — бодро отозвался Борисов. — Спать неохота по такой погоде. Благодать!

Сухинов достал кисет, ловко, по-солдатски свернул цигарку, задымил от головешки. Протянул кисет Алимпию.

— А ты, кажись, Зенин? Из первой роты? — вгляделся Сухинов в пожилого солдата.

— Зенин, точно, — подтвердил фейерверкер, глубокомысленно кивая, будто очень довольный, что он именно Зенин, а никто иной. Сухинов откровенно и с любопытством его разглядывал. Об этом солдате он много слышал от Петра Борисова. Тот отзывался о нем как об умном и надежном человеке. Борисов занимался с ним геометрией и арифметикой. Зенин, видимо, тоже был наслышан о Сухинове, потому что вдруг спросил:

— Вот, ваше благородие, Алимпий, значит, интересуется насчет солдатиков. Что, значит, с ними будет в случае каких неожиданных событий.

— Событий? Каких событий? — неискренне удивился Сухинов. Алимпий смотрел на него с озорной, понимающей ухмылкой.

— Да что, барин, рази мы слепые? Чегой-то, видать, да непременно вскорости объявится. Нам бы вот и хотелось загодя разъяснение иметь.

Зенин сильно пыхтел трубкой, весь вид его выражал, что ему ее надо никаких разъяснений, он и так всем доволен. Алимпий сплюнул на огонь, буркнул что-то неразборчивое.

— А чего бы ты хотел, Алимпий?

— Я, ваше благородие, того хочу, чтобы солдатушек за скотов не держали! — твердо ответил Борисов. — Потому как мы тоже люди и по-людски хотим пожить. А то ведь как выходит: чуть ты слово — тебе в зубы. Ногу не так потянул, не туда глянул — получи по харе. То есть обидно все же порой.

Сухинов глядел в его злые, смелые глаза, любовался солдатом. Все, про что тот говорил, он на своей шкуре испытал. Только Алимпий-то несмышленей, чем он сам был когда-то.

— Многие офицеры о солдатском облегчении думают, — сказал он. — Им нужно верить и за ними следовать, когда позовут.

— Что-то долго больно думают! — дерзко заявил Борисов. Сухинов возразил:

— Такие дела махом не делаются.

— И я ему тож толкую, — вмешался Зенин. — Неправда рази, Алимпий? Не с нашим умишком горы сворачивать.

— Почему не с вашим, — возразил Сухинов. — И с вашим тоже. Всякий ум хорош на своем месте.

— Эх, барин! — вздохнул Алимпий тяжко.

— Я вам не барин, ребята, — сказал Сухинов добродушно. — Я вам командир. Случай придет — рядышком ляжем в бою. Да и бары, ребята, разные бывают. Одни вашу кровь пьют, как пиявки. Да за то же над вами и куражатся. А другие, как Сергей Иванович, за вас и живота не пожалеют… Тех вот, первых, надо бы совместно образумить. Разве не так, ребята?

Солдаты переглянулись, молчали.

— Одно скажу, — негромко произнес Сухинов, — чтобы облегчение вышло для солдат, да и для всего народа русского, крепко постараться придется. Может, и жизнь не поберечь. Но ее ведь, такую нынешнюю жизнь, не очень и жалко, пропади она пропадом!

— Жизнь любую жалко, — возразил Зенин. — Она не в нашем ведении, а в божьем.

— Тебе жаль, мне — нет! — вскричал солдат Алимпий. — Бери. Только, сделай милость, скажи — на что.

— Погоди, скажут. И догонят — еще раз скажут, — усмехнулся Зенин, сам остался недоволен своей шуткой, нещадно всосал табак. Сухинов попрощался. Алимпий подошел к нему, когда уж он на лошади был. Снизу жаром полыхнуло его неистовое дыхание.

— Запомни, барин, на меня положись без оглядки. И еще ребята найдутся. Лишь бы поскорее да покруче. Мочи нет терпеть, жилы рвутся!

— За дружбу — спасибо! — растроганно поклонился Сухинов. — Даст бог, вместе постоим за отечество. — Чуть пришпорил лошадь, ускакал. Алимпий вернулся к костру.

— Вот и всем вроде хорош барин, а все же скрытничает, опасается нашего брата. Как же мне за ним идти в таком разе?

— То-то и оно, — отозвался Зенин. — А идти, видать, надобно.

В ноябре 1825 года неповоротливая машина русского самодержавного управления со скрежетом замедлила ход, а потом и вовсе остановилась. На 48-м году жизни покинул земные пределы император Александр I. Он умер своей смертью в Таганроге, именно там, где планировал его убийство член тайного общества полковник Артамон Муравьев. Тот самый Артамон Муравьев, деятельный и темпераментный заговорщик, от поведения которого в момент восстания Черниговского полка так много зависело и который ровным счетом ничего не предпринял. Трудно решить, что на него повлияло. То ли роковое стечение обстоятельств (арест Пестеля, крах в Петербурге) смутило его ум, то ли слишком сильное впечатление на него произвели успехи по службе (он был не так давно назначен командиром Ахтырского гусарского полка), то ли (и скорее всего) реальность никак не совпадала с его идеальными о ней представлениями, но факт остается фактом: в решающие дни рыцарь тайного общества, заслуженный офицер вел себя не слишком понятно. Он прятался в задних комнатах своего дома от приехавшего к нему за подмогой Андреевича, а когда тот его все же обнаружил, то чуть ли не взмолился: «…поезжайте, ради бога, от меня, я своего полка не поведу, делайте что хотите, меня же оставьте, у меня семейство!» В заключение он выдал Андреевичу четыреста рублей для покупки лошади у ротмистра Малявина, хотя лошадь стоила восемьсот, и он об этом прекрасно знал. Правда, он хитростью задержал на несколько часов подполковника Гебеля, преследующего Сергея Муравьева. Впрочем, запоздалое отступничество не спасло Артамона Муравьева от длинной, карающей руки Николая.