Роман Гуль - Генерал БО. Книга 1

— Савинков!

С задней парты, стуча каблуками, весело смотря на зеленый в кистях стол, идет Савинков. Под винтящим, греческим глазом митрополита бойко рассказывает, что Блаженный Августин смотрел на философию, как на руководительницу жизни.

Огненным глазом винтит владыка. Попечитель склоняется к директору: — Это сын мирового судьи? Прекрасный мальчик.

— Достаточно — ставит точку владыка из живота выходящим басом. И отец Остромысленский говорит:

— Савинков, владыка отмечает вас, вот вам от его преосвященства награда.

Встав, отец Остромысленский отдает книгу в красном сафьяне. — «Московский сборник» К. С. Победоносцева.

Это лето было последним в памяти Бориса Савинкова. Когда он и брат Александр вылезали на станции «Умет», тучи сдавленной, лиловой стеной уходили, оставляя голубое небо.

Пройдя знакомую станцию, где вповалку лежали мужики и бабы, Александр и Борис вышли на крыльцо. Здороваясь. Гаврил снял шапку с павлиньими перьями.

— Ну, как дела, Гаврил? — спросил Борис, осматривая тройку.

— Дела идут, контора пишет, Борис Викторович, — осклабился Гаврил. — Как у вас, ученье то, говорил Петр Петрович, скончали?

— Скончали. — Борис звонко похлопывал пристяжную, заложившую уши.

— Легче, Борис Викторович, — укусит.

В словах Гаврилы Борису показалась усмешка.

— Чай не съест, — сказал он и впрыгнул в коляску.

«С бо-гам» распевчато сказал Гаврил, тронув. Коляска загремела по плохо вымощенному двору станции, сразу замолчав на дороге. Мелькнула красная водокачка, вывески — «Постоялый двор Постнова», «Питейное заведение Буркина». И как только тройка, простучав копытами, перемахнула широкий, короткий мост, — пошла большая, екатерининская дорога.

Стволы у берез были белые, листва зеленая, небо голубое. За березами в такую даль уходили поля «что от бескрайности резало глаз.

— Бубенцы, Борис Викторович, с новым набором на ярмарке купили — кричит с козел Гаврил.

Коренник метнул густой гривой, вложился в оглобли. Пристяжные перешли в галоп. Левый, «Хвальный», изогнувшись кольцом, пошел, прыгая серым, яблочным крупом.

Коляска неслась, словно с невертящимися колесами. Александр сидел, молча. Борис следил лет тройки. Но видел только спину Гаврилы, блестящую ленту дороги впереди и широкий круп «Хвального», прыгающий туго замотанным, серым хвостом.

У поворота на проселочную Гаврил сдержал. Коляска свернула на мягкую дорогу, меж зеленых овсов. И, миновав чахлый, придорожный орешник, выехала на полугорье, с которого, как на ладони, открылась усадьба Петра Петровича — «Уварово».

Петр Петрович услыхал троечные бубенцы за чаем. Перед тем он смотрел на часы, соображая, где едет тройка. Даже совещался с Максимовной, тут же пившей чай, держа блюдце сморщенной, старческой растопыркой.

Бубенцы прозвенели на повороте. Петр Петрович рысцой побежал в сени. Осаживая левой рукой рвущуюся к каретнику, мокрую тройку, Гаврил правой откидывал фартук. Борис и Александр вылезали. И пошли к Петру Петровичу неловкими, неразмяты-ми ногами.

— Наконец то! А я думал, где запропастились? Плохо ехали, что ль?

— Ехали чудесно, — говорил Борис, толкаясь в темных сенях, в ширь раздавшегося, затемненного сиренью, низкого дома Петра Петровича.

Восемь десятин уваровского парка заросли до того, что даже клумбы были покрыты саженной травой, а из цветов остались только анютины глазки. К пруду пробраться не было возможности, от обступившего ивняка. И тем не менее «Уварове» было богоданным, благодатным местом.

Проснувшись, умывшись, одевшись, Александр сидел у окна с вынутыми из чемодана книгами «Историческими письмами» Миртова, «Подпольной Россией» Степняка, «Критическими заметками к вопросу об экономическом развитии России» Струве. Борис, оттолкнув ставни, высунулся в свежесть утра. У конюшни громыхал ведрами, качая из колодца, Гаврил, в синей рубашке с засученными рукавами. В резкой раннести воздуха пронзительно кричали повороты колеса.

Борис спустился с мезонина. Извиваясь от утренней прохлады, подрагивая, на дворе подбежал пятна-стый пойнтер и, ластясь, пошел с ним. Со скрипом отворив дверь конюшни, Борис ощутил теплый запах конского навоза. За крупными решетками стояли силуэты лошадей.

— Кто там? — закричал Гаврил. — А, Борис Викторович, а я думал еще кто. Лошадок осматриваете, вот пойдемте покажу, Петр Петрович не говорили еще?

Гаврил отворил денник. В окно снопом ударяло солнце. Пыль от сена играла, трепыхаясь в лучах. Мордой к ним стоял рыжий гунтер, поджарый с широкой подпругой.

— Вот, востер, Борис Викторович, как птица!

Рыжий завертелся юлой. Гаврил ладонью ударил жеребца по подпруге и он поджал переднюю ногу, храпя, перебирая ушами.

В двадцати денниках было слышно мягкое похрустыванье. Гаврил раздавал овес и лошади, забирая, от нетерпенья ударялись мордами в дно кормушек.

Мимо скотного, мельницы, кузницы. Борис шел к раскинувшемуся на полугорье парку. Парк цвел липой. В аллее его нагнал Александр. Они шли на «Монплезир», березовую опушку, кончавшуюся оврагом. В детстве овраг казался грандиозным. Теперь он был маленьким и смешным.

— Как странно, когда-то любил «Уварово». А теперь, Гаврил, тройка, Петр Петрович, все как чужое. Понял, что прелесть лип растет на мужицкой крови.

Отстранясь от веток, Борис сказал:

— Конечно, помещики сидят на крови. Но Петр Петрович, как таковой, не при чем. Виновата история. Не с Петром же Петровичем воевать?

Оба перепрыгнули через канаву. Шли молча. А когда, обогнув парк, подходили к дому, Петр Петрович в ярко-желтом халате махал им с балкона:

— Чай пить, орлы!

Петр Петрович был похож на цыгана, с угольными, тонкими усами. Особенностью его было, то, что всегда он был в хорошем расположении духа, благодаря собственной философии.

— Вчера наболтался с вами, так во сне такую чертовщину увидел, прямо простите за выражение! Вижу себя студентом и валяюсь, представьте, на постели с квартирной хозяйкой, чего отроду не было! До полного неприличия дошел на старости лет. В конюшне были уже? Видали англичанина? Красавец? А? — причмокнул губой Петр Петрович. — Еле у ремонтеров отбил, чистопородный, высших кровей, на любой барьер идет, — осенью вот поеду с борзыми, зайцев у меня тьма тьмущая.

Петр Петрович, смеясь, взглянул на Александра.

— Писали мне про тебя, Александр, что ты за книгами всю задницу отсидел. Никчемушнее дело, брось, — захохотал Петр Петрович.

После чая, когда вошли в коровник, с соломы метнулись, заскользив по деревянному полу, два блан-жевых мордастых бычка.