Роман Гуль - Генерал БО. Книга 1

— Если ты недоволен моими действиями, веди сам. С моим планом согласны Сазонов, Покотилов, Мацеевский, «поэт», Абрам, я не знаю мнения товарища «Леопольда» — обратился он в сторону спокойно сидящего Швейцера — все же другие товарищи уверены, что при этом плане 99 % за то, что мы убьем Плеве.

— А я этого не вижу — сказал#Азеф, отпивая сельтерскую.

— Тогда поговори сам с товарищами, может они тебя убедят.

— Надо бить наверняка. А не наверняка бить, так лучше вовсе не бить. — Азеф откинулся на спинку стула, смотря на взволнованного Павла Ивановича.

— Как знаешь, я свое мнение высказал. Я его поддерживаю — сказал Савинков. — Дай тогда свой план.

Азеф молчал.

— Как вы думаете, товарищ «Леопольд»? — обратился он к Швейцеру.

Швейцер взглянул на Азефа спокойно и уверенно.

— Моя задача в этом деле чисто техническая. Я ее выполнил. Восемь снарядов готовы. Что касается плана Павла Ивановича, то думаю, при некоторой детализации он вполне годен. — Сказав он замолчал, не глядя на собеседников.

— А думаю, что это плохой план — упрямо повторил Азеф — и на этот план я не дам своего согласия.

В это время в дверях зимнего сада появилось красное домино под руку с средневековым ландскнехтом. Савинкову показалось, маска указала на него кавалеру. Азеф увидел ее косым глазом и легши на стол тихо проговорил:

— Что это за красное домино, Павел Иванович? Она была с тобой?

Лицо Азефа побледнело. Не меняя позы сидел Швейцер. Домино шло, смеясь с пестрым ландскнехтом.

— Чорт ее знает, пристала просто.

— Это может быть совсем не просто — бормотал Азеф — до какого чорта ты неосторожен. Надо платить и расходиться.

— Да говорю тебе, просто пристала.

— А ты почем знаешь, кто она под маской? — зло сказал Азеф. И откинувшись на спинку стула, как бы спокойно крикнул:

— Человек! Счет!

Все трое, вставая, зашумели стульями. И разошлись в разные стороны в большом танцевальном зале. Первым из клуба вышел Азеф. Он взял извозчика. И только, когда на пустынной улице увидал, что едет один, слез, расплатился и до следующего переулка пошел пешком.

«Убьют» — говорил находу. «Теперь не удержишь». Но вдруг Азеф улыбнулся, остановившись. «Если отдать всех? Тысяч двести!» — пробормотал, и пот выступил под шляпой. «Полтораста наверняка». В мыслях произошел перебой. Когда пахло деньгой, чувствовал всегда захватывающее волнение. «Надо увидаться с Ратаевым, завтра же» — сказал Азеф и свернул в переулок.

Л.А. Ратаев приехал в Петербург одновременно с Азефом. Конъюнктура в департаменте волновала. Карьере грозили удары. Департамент в новом составе, словно игнорировал работу по борьбе с революционерами, оказываемую инженером Азефом. Ратаев понимал, это интриги полковника Кременецкого. Их надо вывести на чистую воду. Вот почему Ратаев нервно ходил по конспиративно-полицейской квартире на Пантелеймоновской, поджидая Азефа.

Ровно в четыре, после обеда, Азеф вышел из гостиницы «Россия». Ратаев сам ему отпер дверь. Но таким мрачным, как свинцовая туча, Ратаев никогда не видал сотрудника. Азеф, войдя, не сказал ни слова.

— Что вы, Евгений Филиппович? Что случилось?

— Случилось самое скверное, что может случиться — пробормотал Азеф, проходя в комнату, как человек хорошо знающий расположение квартиры. Ратаев шел за ним.

Азеф стоял перед ним во весь рост. Лицо искажено злобой, толстые губы прыгали, как два мяча, белки были красны, беззрачковые глаза налиты ненавистью, он махал руками, крича:

— Леонид Александрович! Если дело так будет итти, я работать не буду! Так и знайте! Меня ежеминутно подставляют под виселицу, под пулю, под чорт знает что!

— Да в чем же дело? Что же случилось?

— Вот что случилось! — Азеф кинул письмо. Оно начиналось «Дорогой Иван». Ратаев взглянул на подпись «цалую тебя, твой Михаил».

— Гоц? — спросил он.

Азеф не ответил, он сидел взволнованный, желтобелый, похожий на гигантское животное, готовое прыгнуть.

Покуда Ратаев читал, изумление росло. Азеф повернулся.

— Ну 'что вы скажете? Видите, действия департамента уж начали выдавать меня. Этот Рубакин прямо пишет Гоцу, что я провокатор! — Азеф в злобе поперхнулся слюной, закашлялся. — Это чорт знает что! А арест Клитчоглу вы думаете пройдет даром? Вы думаете, революционеры дурее дураков из департамента? — кричал Азеф. — Нет, простите, у них не пропадают документы, как пропадают в департа-менте, что вы скажете об этом? Ведь у вас сидит их человек, теперь это ясно, вас мало беспокоит, что я буду за гроши висеть на вешалке или валяться собакой!

Азеф ходил вокруг Ратаева, лицо наливалось докрасна, он был страшен. Ратаев молчал, крутя, теребя ус.

— Вы полагаете, Евгений Филиппович, Гоц может поверить? Ведь он же пишет, что все это вздор, чтоб вы не волновались. Мне кажется, вам надо только…

— Вы оставьте, что мне надо! Вы говорите, что вам надо, чтоб избегать таких промахов, разве, скажите пожалуйста, в Москве у Зубатова это было возможно? Ведь здесь такой хаос, что чорт ногу сломит. Один отдает приказ не арестовывать, другой хватает, разве так можно вести дело? Да еще за гроши, я эти гроши мирной работой заработаю — Азеф на ходу бросил: — Не для этого я сюда шел.

Ратаев встал.

— Постойте, Евгений Филиппович, я схожу поставлю кофейку, выпьем, потолкуем спокойней, а то вы действительно на меня страху нагнали. Не так чорт страшен.

Азеф не сказал ни слова. Оставшись, ходил из угла в угол. Подошел к окну. Окно завешено плотной занавесью. Встав за ней Азеф глядел на пустую улицу. Ехали ваньки, шли усталой походкой люди. Азеф стоял, смотрел в пустоту улицы и решал убить Плеве. За то, что так дальше нельзя работать. За то, что Рачковский намекает провалить. За кишиневский погром.

В коридоре раздались шаги. Азеф был уже спокоен. Но при входе Ратаева принял прежнее, насупленное выражение.

Ратаев вышел с подносом. Изящной фигурой напоминал о кавалерии. С чашками, кофейником, сухарями был даже уютен. И странно предположить, что пожилой, легкий кавалерист, с подносом, ведет борьбу с террористами.

— Выпьем-ка кофейку, парижский еще, да вот потолкуем, как всяческого зла избежать. Я тут же обо всем напишу Лопухину. Милости прошу — передавал Ратаев Азефу чашку стиля рококо с венчиком роз по краям.

Азеф молча клал сахар, молча отхлебывал. Все было решено. Он поставил точку, точка стала спокойствием.

— Видите ли, Евгений Филиппович — говорил Ратаев, он любил самое дорогое, ароматное кофе — вы так распалились из за этого письма вашего Мовши — улыбнулся Ратаев — что я даже не возражал, а ведь, дружок, наговорили кой-чего оскорбительного. Да как же? Ну, друзья положим старые, во многом соглашусь даже, что правы. Конечно у Зубатова никогда такого столпотворения не было. С вами, например, ряд ошибок, грустнейших. Про арест Клит-чоглу уж я выяснил, штучка полковника Кременец-кого. У него есть такой наблюдательный агент, который врет ему как сивый мерин и они с ним, якобы, не утерпели. Всё конечно в пику мне делается, как вы знаете. И с пропажей документов, все это есть. Но донос Рубакина совсем же не страшная вещь. Этого всего избежим и избежим навсегда. Обещаю, что переговорю лично с Лопухиным. И волноваться нечего, революционеры вам конечно верят и письмо Рубакина…