Камиль Зиганшин - Золото Алдана [Роман в 2 книгах]

В дни, когда вихрастый ветер, забираясь в трубу, выдувал из печи клубы серого пепла, Корней никуда не ходил — не дай бог вылетит из очага искра и запалит хижину. Единственный, кто поддерживал его зимой, так это весело потрескивающий в печи огонь. Он, особенно если на плите тонко посипывал чайник, приглушал чувство одиночества и у Корнея возникало ощущение, что в избушке их двое.

И в морозы хижину Корней покидал редко, а если и выбирался, то на небольшие расстояния — мерз. Меховые чулки и рукавицы из заячьих шкурок он смастерил, а вот с верхней одеждой была проблема — оленей добыть пока не удавалось. Донашивал старье.

Однажды ему послышалось, что кто-то скребется на пороге. Приоткрыл дверь. В избушку ввалилось морозное облако и вместе с ним юркнуло под нары что-то длинное, гибкое. Заглянув под настил, разглядел за оставшейся еще от деда Никодима пудовой веригой [141] Вериги — тяжелые железные пояса с крестом и саженными цепями, железные подошвы или головные колпаки — все это предназначалось для смирения плоти. Носили их, как правило, монахи и юродивые, с тем чтобы через телесный подвиг самим познать страдания, мучения за веру, через которые прошли Исус и первые христиане. , выдру.

Поздней осенью эту искусную рыбачку он частенько видел на ключе: ее округлая голова то и дело мелькала в полыньях. Интересно, что заставило ее прийти в гости? Причина должна быть серьезная, коли преодолела природную осторожность.

Корней принес с лабаза и положил под нары мороженного харюзенка, а сам, чтобы не беспокоить гостью, сел пить чай. Под лежанкой вскоре захрустело и через некоторое время показалась сначала седоусая голова гостьи, а следом и туловище.

Не мигая уставилась она на человека. Корней осторожно попытался погладить ее и сразу понял, в чем проблема: из спины торчала огромная заноза. Потрогал — сидит глубоко и крепко.

Одной рукой он прижал зверя к нарам, а второй стал вытягивать занозу. Выдра напряглась от боли, но не шевельнулась.

— Умница, умница, потерпи еще чуть-чуть…

Заноза — целая щепка, наконец-то, сдвинулась и вышла.

— Вот и все. Теперь полежи в тепле, погрейся.

Через пару часов речная красавица подошла к двери и встала, толкая ее передними лапами.

— Ну ступай! Ежели что, вдругорядь заходи.

После этой «операции» следы выдры долго не попадались (либо промышляла в другом ключе, либо отлеживалась в норе), и Корней несказанно обрадовался, когда, наконец, увидел соседку в промоине прямо напротив хижины. Там была глубокая яма, полная зимующих хариусов и ленков.

Сделав изящный разворот, выдра блеснула изогнутой дугой мускулистого туловища, покрытого искрящейся коричневого цвета шубкой, и беззвучно скрылась в черной от холода воде. А вскоре вынырнула со сверкающим хариусом в зубах. Оставляя глубокие парные следы, она подбежала к Корнею и положила к его ногам трепещущую радугу. Отшельник ласково погладил «рыбачку» по спине. Выдра как будто улыбнулась и запрыгала обратно в свою родную стихию.

В углублении под корягой у нее была столовая. Вскоре ловкая добытчица уже сама трапезничала там.

Теперь они встречались регулярно. Выдра оказалась необыкновенно ласковым и привязчивым существом. Поначалу она скреблась в дверь хижины только в дни, когда мороз крепчал так, что при дыхании, казалось, глотаешь куски льда и внутри все застывает. А, почувствовав преимущества жизни в человечьей «норе», осталась у него жить, выбегая лишь поохотиться в яме на зимующую там рыбу. Корней соорудил ей под нарами из прядей лишайника теплое гнездо. Но с первыми оттепелями рыбачка опять перебралась на студеный ключ и только посвистывала, когда проплывала или проносилась мерными прыжками-дугами по берегу мимо приятеля. Иногда вдруг подбегала, тыкалась лбом в ноги до тех пор, пока Корней не погладит, не поерошит густую, с блестящей сединкой, шубку.

В скиту довольно быстро стало известно, что в хижине Никодима поселился изгнанный из общины Корней — дым из трубы не утаишь! Матвей, видевший приятеля издалека, сообщил, что черноголовый стал белоголовым, а в остальном такой же, как и прежде, крепкий на вид мужик. Скитники повозмущались бесстыдству изгоя и стали обходить то место.

Озорники мальчишки как-то подкрались к хижине и, открыв дверь, забросили в нее пчелиный рой. Разъяренные пчелы накинулись на дремавшего на лежанке Корнея. Он заметался в поисках укрытия и ладно быстро сообразил — выбежал на берег и прямо в одежде сиганул в воду, но с десяток пчел все же успели впрыснуть яд. Потеряв врага из виду, рой утишился и, собравшись вокруг молодой матки, повис живой гроздью тягуче гудя на ветке дерева прямо на берегу.

Корней усыпил их дымом и аккуратно стряхнул в берестяной короб. Прикрыв его куском дерюжки, ночь продержал в холодке. А с утра отнес к дуплистому кедру и вытряхнул рой в сухое убежище. Так, благодаря недружественной выходке скитской ребятни, было положено начало корнеевой пасеке.

Время, сплетаясь из дней в месяцы, летело неудержимо. Корней не заметил, как миновало второе лето и подкралась осень. Над Впадиной пролетали тысячи уток и гусей. Временами небо буквально серело от проплывавших стай, а воздух наполнял волнующий шум от свиста крыльев и крика птиц. Иногда пролетали, почти с человеческим плачем, стаи лебедей. Но чаще они летели молча втроем или вчетвером — каждое семейство отдельно.

В последние дни стало подмораживать. И хотя оголенный лес беспрепятственно пропускал лучи присевшего к горизонту солнца, они уже с трудом согревали мириады жизней затаившихся в вызревших за лето семенах и плодах. В озябшей тайге запахло зимой. Того и гляди, ляжет снег. В эту самую пору Корней отважился на встречу с Дарьей. Долго ловил он момент, чтобы застать ее одну. Наконец повезло. Она собирала клюкву на болоте, тихонько напевая чистым и приятным, не тронутым временем, голосом что-то из обиходного. Вокруг никого. Корней осторожно приблизился.

«Раздобрела», — подумал он и, перехваченным от волнения голосом, произнес:

— Здравствуй, Даша!

Жена обернулась и от неожиданности побледнела. Но быстро взяла себя в руки и строго предупредила:

— Не подходи — людей крикну.

Корней, по-собачьи заглядывая ей в глаза, охрипло выдавил:

— Даша, выслушай, Христа ради… Видит Бог, наказан за свои прегрешения сполна, — и упал на колени.

— Уходи, не о чем нам говорить! — ответила она и выбежала на тропу.

Корней догнал, перегородил дорогу:

— Постой, неужто все хорошее, что было промеж нас, забыто? Мы же так счастливо жили.

— Верно, было время — жили счастливо. Видит Бог, любила тебя. Ты был для меня всем. Я верила в тебя. Верила и ждала, даже когда узнала, что ты уплыл на пароходе. Думала, что есть причина, о которой мы еще не ведаем. Кабы ты, когда сызнова во Впадину с нехристями заявился, пришел, покаялся, я, быть может, смогла бы простить, принять тебя. Но, когда Изосим увидел, как эта блудница ласкает тебя, а ты, довольный, лобызаешься — все в душе перевернулось. Ты сам любовь растоптал. Горше обиды не получала. — Ее голос дрогнул. — Это уже не ослепившая на время кобелья страсть, минутная слабость — это твой выбор! Не понимала, за что такое предательство? Перебрала всю нашу жизнь — все вроде ладно, полюбовно. Выходит, ты все время обманывал, не любил. Как увидел крашеную куклу, так и ослеп, — она обреченно махнула рукой. — Да, что теперь говорить! За столько лет давно отболело, — смахнув навернувшуюся слезу уже тверже, спросила: — Неужто она лучше и красивше? Так я тоже вроде не крива! И деток тебе не она, а я народила!