Джулиан Барнс - Портрет мужчины в красном

Оно и неудивительно: даже самые дерзкие напускают на себя чопорный вид оскорбленной добродетели, если в их сторону тянет жареным. В 1895 году, когда в Лондоне судили Оскара Уайльда, журналист Жюль Гюре в газете «Фигаро литерэр» назвал троих французских писателей «близкими друзьями» подсудимого. Это были Марсель Швоб, Катюлль Мендес и Жан Лоррен. По словам Лоррена, в 1891 году, когда Уайльд наведался в Париж, Швоб стал ему «корнаком», то есть погонщиком слонов. После такого выпада и Швоб, и Мендес вызвали Гюре на дуэль; Лоррен потребовал от журналиста публичного опровержения.

Катрин Поцци, как и ее отец, принадлежала к англофилам; как и он, свободно владела английским. Когда в марте 1918 года неожиданно обнаружилось, что Германия может выиграть войну, Катрин поняла, что лишена всякого ура-патриотизма:

Неужели мне действительно наплевать на будущее моей родины? Разве я не люблю Францию? Честно говоря, Англию, ставшую моим духовным пристанищем, я люблю даже больше. Англия открыла мне очень много, массу ценностей, как то: чувство невыразимого, религия стремления к божественному, Браунинг, [Джордж] Элиот, священное томление Шелли и Суинберна. О, сколь много всего, поистине великого.

Для Катрин Англия была не только духовным, но и реальным пристанищем, особенно после двух глубоких семейных кризисов. В апреле 1905 года она, двадцатидвухлетняя, выдержала жестокий скандал с отцом, встав на защиту матери и бросив ему в лицо обвинения в супружеской неверности, причем не обошла молчанием и его открытую связь с Эммой Фишофф. Обращаясь к себе во втором лице, Катрин пишет в дневнике: «На днях твой отец, Кэти, проклял тебя и осыпал градом ударов, потому что ты на один лишь миг выказала ему свое неуважение». После этого ее одну сослали в Лондон, а затем на три недели в Хоув, навестить младшего брата Жака, которого определили там в частную школу-интернат, дабы приучить к самодисциплине.

Но то была Катрин Поцци, а не просто бдительная дочь, которая сама провоцирует отца-лицемера поднять на нее руку. На этом событии лежит тень экзистенциального кризиса. Упомянутая дневниковая запись начинается так: «Ты рыдаешь, рыдаешь… Не потому ли, что осознала: ничто, ничто человеческое вовек не утолит твою бесконечную душевную тоску?» И заканчивается мольбой: «Боже! Боже! Боже! Дай мне право умереть, чтобы забыться…» Стало быть, просто обратиться к психологу было бы явно недостаточно. В промежутке между теми двумя кризисами Катрин обеими ногами стоит на земле, являет собой карающую десницу и распространяет свое осуждение за пределы отцовских грехов. Ее брат Жан, как она пишет, «изо дня в день беззастенчиво демонстрирует свою самовлюбленную натуру во всей ее мещанской ограниченности». А мать, чью сторону Катрин всегда занимает в семейных конфликтах, заслуживает не столько презрения, сколько жалости:

Твоя мать – всего лишь малютка, которую из жалости подобрали на обочине, когда она потянулась к чужим людям; теперь ее положено любить, потому что она такая мягкосердечная и так много страдала, но сама она нипочем не сможет тебя утешить в трудный час: глаза ее будут подолгу заглядывать в твои, но никогда не увидят в них отчаяния.

Катрин и Жан в детстве

Жан и Катрин, ок. 1903

Понятно, что семейный взрыв прогремел не вдруг, причем это тот редкий случай, когда свой голос возвышает средний ребенок – Жан. Будущий дипломат, он в возрасте двадцати одного года уже оттачивает профессиональные навыки.

За два дня до этого кризиса, в ответ на предположение сестры, что родители вскоре расстанутся, он пишет:

Представь, сколь губительным окажется на данном этапе их неистовый разрыв для всех нас: и для мамы, которая любит его, несмотря ни на что, и будет вынуждена мириться с присутствием второй мадам Поцци; и для тебя, учитывая, что в этом мире развод принимается далеко не всеми… За него говорить не берусь, но он и так нажил немало врагов, а такое падение, такая потеря лица переведет его в разряд авантюристов, тогда как он достоин лучшего. Неужели до тебя не доходит, что он совсем не любит мадам Ф.: он ищет в ней то, чего не находит дома, – улыбчивое лицо, дружеские речи, восхищение , слова, способные польстить его amour-propre [96] Самолюбию (фр.) . , и уважение, какого достоин каждый, кто поднялся в этом мире до таких высот, как он… Не нужно ожидать, что теперь он бросит мадам Ф.: для него вопрос чести – отплатить ей благодарностью за ту любовь, которую она проявляет к нему. Не кажется ли тебе самой, что маме лучше было бы примириться с неизбежностью этой связи… и встречать его не обидами, но улыбчивым лицом, создавая для нас с ним – а в крайнем случае и без него – дом, уют, семью…

Квартет впечатляющий: непреклонный отец, бескомпромиссная мать, рьяная моралистка-дочь, дипломатичный сын; разлом произошел по гендерной линии. До этого момента Тереза Поцци впрямую о себе не заявляет: в этом смысле она остается как дома, так и в обществе «немой из Поцци». В 1932 году Катрин заметит: «Вчера перечитывала письма 1909 г. С изумлением обнаружила письмо от отца, в котором он рассуждает о маминой резкости, гордыне, о ее позиции „все или ничего“».

Весной 1907 года – этот временной отрезок не охвачен дневниками Катрин – разгорелся второй скандал. О нем известно меньше, но основания были те же самые: когда Катрин бросилась между родителями, Поцци под горячую руку отвесил ей пощечину и «чуть не задушил». И вновь дочь сбежала в Англию, где знакомые нашли для нее временное пристанище в оксфордском колледже Святого Гуго. Там в течение всего весеннего семестра она – не первая и не последняя – терпела дожди, холод и одиночество. Помимо всего прочего, она раздосадовала сокурсниц-феминисток, заявив на открытых дебатах, что женщина – это «всего лишь изначальная масса возможностей, которая ждет ваятеля-мужчину». Однако ее академические успехи произвели впечатление на преподавателей, и ей предложили постоянную работу начиная с осеннего семестра. На случай возращения она сняла квартиру и с уверенностью отбыла на каникулы во Францию. Катрин связывала свое будущее с Англией, где видела себя дипломированной мыслительницей, планировала писать эссе, заниматься журналистикой и, возможно, литературоведением. В этой холодной и суровой стране, подарившей миру множество прекрасных поэтов, она не собиралась размениваться на мелочи. Ее университетская наставница мисс Миллер внушила девушке, что та способна к достижению высоких целей. Однако никакие решения не могли приниматься без участия матери. С помощью лести, слез и эмоционального шантажа Тереза убедила дочь отказаться от академической карьеры, не сделав и шага в сторону науки. Катрин потом долго сокрушалась, что ее лишили английского будущего. Помимо всего прочего, Тереза уговорила Катрин пойти на мировую с отцом после долгих месяцев их обоюдного молчания. В таких семейных драмах мадам Поцци, даром что немая, играла далеко не пассивную роль.