Джулиан Барнс - Портрет мужчины в красном

Притом что Каррель с головой ушел в науку, он совершенно не заботился о публикациях. Мгновенно оценив практическую значимость его исследований для всего человечества, Поцци предложил Каррелю свои услуги в оформлении результатов. Через две недели после возвращения в Париж он уже выступает в Медицинской академии с научным сообщением, озаглавленным «Новые эксперименты доктора Алексиса Карреля в области сшивания кровеносных сосудов, пересадки органов и аутотрансплантации конечностей». Сообщение это, принятое с вежливым равнодушием, было тем не менее опубликовано в «Ла пресс медикаль». В свои шестьдесят два года Поцци осознал, что его поколение уже сказало свое слово в науке и теперь будущее за теми, кто вдвое моложе. Бескорыстно, не раздумывая, он сделался проводником идей Карреля.

Пусть Каррель походил на типичного итальянского священнослужителя, но Ватикан вряд ли благословил бы его на такие опыты; да и читатели «Либр пароль» в большинстве своем не высказывали одобрения. А Поцци, не желая оставаться сторонним наблюдателем и ретранслятором новых достижений, провел ряд собственных экспериментов. В своих исследованиях и гипотезах они с Каррелем усматривали только служение науке и – в отдаленной перспективе – облегчение человеческих страданий. Такой взгляд разделяли не все, взять хотя бы писателя-католика Леона Блуа. В дневниковой записи, сделанной в мае 1913-го (через год после вручения Каррелю Нобелевской премии), Блуа свидетельствует, что Поцци сумел на протяжении года и двух месяцев сохранять живыми ткани куриного сердца. При этом литератора волнуют отнюдь не нравственные и не научные, а исключительно теологические аспекты указанного эксперимента. «Смерть будет побеждена, – предрекает он, – и люди станут жить вечно. Но что произойдет в тот день, когда Господь решит призвать к себе души всех тех, у кого мы черпаем духовные силы? Эти тела будут жить дальше, лишенные всякой настоящей жизни , и мир заполонят автоматы».

1. В дневнике Поля Лёто есть история, рассказанная его другом, писателем по имени Жорж Дюамель. В 1906 году Дюамель стоял у истоков создания утопической артели молодых литераторов и художников под названием «Аббатство Кретей». С целью финансовой поддержки этого сообщества было учреждено издательство, которое предлагало свои услуги разным знаменитостям. Монтескью благородно согласился на выпуск одного из своих сборников, но издатели «по причине частых требований графа о переделках не раз вынуждены были начинать все сначала и в итоге остались вовсе без средств». Тогда граф самолично наведался в коммуну и приметил старинный гобелен, изумительно красивый, но с дефектами. «О, это ваш коврик? Дайте-ка сюда, я закажу для вас его реставрацию». Монтескью забрал с собой эту вещь, и больше ее никто не видел.

2. Леон Блуа, чудаковатый и вечно сидевший на мели, вспоминает в своем дневнике, как пытался продать Монтескью пятьдесят писем Барбе д’Оревильи. На первоначальное предложение граф не ответил; тогда Блуа отправил ему второе послание, на сей раз написанное по-латыни, рассчитывая таким образом сдвинуть дело с мертвой точки. Это ему удалось – в том смысле, что Монтескью вскоре ответил: «Нет». Однако Блуа вынашивал и другие планы: он занимался иллюстрацией рукописей и предложил за год оформить художественными миниатюрами одно из произведений Монтескью. Каким-то чудом он даже сумел проникнуть в дом графа. Монтескью отказался его принять, но Блуа успел оглядеться и решил, что «вся обстановка и декор так и просятся на фото из серии „Великие писатели у себя дома“». Упрямец Монтескью так и не повелся на задумки Блуа и со временем разорвал с ним знакомство письмом из Швейцарии. Блуа с обидой отмечал, что на конверте было недостаточно почтовых марок; в результате ему самому пришлось доплатить пятьдесят сантимов – и ради чего: чтобы только получить грубую отповедь.

В 1920 году Поцци отправился в самую длительную из всех своих поездок: правительство командировало его на два месяца в Аргентину и Бразилию для ознакомления с больницами, поликлиниками и прочими медицинскими учреждениями. Все увиденное произвело на него огромное впечатление. В поддержку своего принципа «шовинизм – одна из форм невежества» он подчеркивает, что современные больницы Буэнос-Айреса оснащены медицинской техникой от «французских, немецких, швейцарских и американских производителей». «Столь трезвая эклектика поразительна и чрезвычайно характерна для разумного патриотизма этой молодой нации. В своем стремлении к вершинам ее специалисты выбирают лучшее везде, где только можно, не позволяя узколобому национализму заслонить то ценное, что имеется за рубежом».

Видимо, лишь по чистому совпадению, без всякой задней мысли о «домашних менадах» Поцци, вернувшись в Париж и выступая с отчетным докладом в Медицинской академии, уделил особое внимание серотерапевтическому институту близ Сан-Паулу, где наблюдал за получением змеиного яда, и психиатрической лечебнице близ Буэнос-Айреса. В институте Бутантан он с увлечением смотрел, как бьются две змеи: «хорошая» (сама по себе неядовитая и невосприимчивая к укусам других змей) и «плохая». Причем не просто плохая, а одна из опаснейших – жарарака. Хорошая змея победила: если коротко, она просто сожрала плохую.

В Аргентине он посетил психоневрологический интернат «Открытая дверь», созданный по образцу одноименного шотландского учреждения, и увидел, что под воздействием бережного ухода и интенсивной трудотерапии почти все пациенты ведут себя максимально покладисто и удовлетворенно. Ни смирительные рубашки, ни другие средства фиксации там не использовались; если пациент проявлял тревожность, его переводили на постельный режим до полного успокоения. Трудотерапия включала садоводство и огородничество, изготовление кирпичей, столярные и кузнечные работы; больные выпекали хлеб, вязали метлы и тачали обувь. Эти виды деятельности, помимо всего прочего, обеспечивали финансовую эффективность учреждения. На Поцци произвел сильное впечатление директор интерната доктор Габред, который сказал ему: «Буйнопомешанные должны существовать только в спектаклях и романах. Буйными делает пациентов применяемое к ним насилие». Поцци завершил свое обращение к научному сообществу словами: «Друзья мои, если мне случится сойти с ума, прошу вас немедленно отправить меня в интернат „Открытая дверь“ к моему большому другу Габреду».

Пятнадцатилетняя Катрин Поцци занесла в свой дневник следующий обмен репликами:

«Мне больно».

«Где болит? Голова? Живот?»