Оливер Боуден - цикл Ассасин. Компиляция. кн. 1-7

Но этот план был поставлен под удар, когда следующим ассасин застрелил Джона, нашего офицера в Британской армии, за то, что Джон истреблял мятежников. Опять же, хотя потеря такого ценного человека и раздражала, сорвать наш план она все-таки не могла, если бы не письмо в кармане Джона — к сожалению, в нем были подробности плана убийства и назывался исполнитель, Томас Хикки. Новоявленный ассасин не замедлил отправиться в Нью-Йорк, и следующим в его списке стоял Томас.

Томас занимался там подделкой денег, помогая в сборе средств и в подготовке убийства Вашингтона. Чарльз тоже был уже там вместе с Континентальной армией, поэтому я незаметно явился в город и снял комнату. И не успел я приехать, как получил известие: парень добрался до Томаса и они оба арестованы и брошены в тюрьму Брайдуэлл.

— Больше никаких ошибок, Томас, — сказал я ему при свидании, поеживаясь от холода и морщась от тюремной вони, гвалта и скрежета, и вдруг за решеткой соседней клетки я увидел его: ассасина.

И признал. Глаза у него были, как у матери, и тот же упрямый подбородок, но рот и нос — Кенуэев. Он был слепком ее и меня. Вне всяких сомнений он был мой сын.

— Это он, — сказал Чарльз, когда мы с ним покинули тюрьму. Я вздрогнул, но он не обратил на это внимания: в Нью-Йорке было холодно, пар от дыхания клубился в воздухе, и Чарльз изо всех сил старался согреться.1

— Кто «он»?

— Тот парень.

Конечно, я прекрасно понял, о чем он.

— Что за ерунду вы болтаете, Чарльз? — сердито спросил я и подышал в ладони.

— Помните, я рассказывал о мальчике, которого встретил в шестидесятом, когда солдаты Вашингтона уничтожили индейскую деревню?

— Да, помню. Это наш ассасин, да? Из гавани Бостона. Убийца Уильяма и Джона.

Тот, что теперь в тюрьме, да?

— Похоже, что да, Хэйтем.

Я развернулся к нему.

— Да вы понимаете, что это значит, Чарльз? Мы сами создалиэтого ассасина. В котором горит ненависть ко всем тамплиерам. Он ведь видел вас, когда сжигали его деревню, верно?

— Верно, я же вам говорил.

— Думаю, что и кольцо ваше он тоже видел. И еще я думаю, что несколько недель после встречи с вами он носил на своей коже отпечаток этого кольца. Я прав, Чарльз?

— Ваша забота об этом ребенке трогает, Хэйтем. Вы всегда были горячим сторонником индейцев.

Слова застыли у него на губах, потому что в следующий миг я схватил его за грудь и, скомкав пелерину его плаща, и со всего маха притиснул к каменной тюремной стене. Я высился над ним и готов был испепелить его взглядом.

— Моя забота — это Орден, — сказал я. — Это — моя единственная забота.

Поправьте меня, Чарльз, если я ошибаюсь, но ведь Орден не проповедует бессмысленное истребление туземцев и сжигание их деревень. Это, насколько я помню, с очевидностью [18] В оригинале: I gave a start, but he didn’t notice: New York was freezing, our breath hung in clouds, and he was far too preoccupied with keeping warm. отсутствует в моих наставлениях. И знаете почему? Потому что такие поступки создают — как вы там говорите? — «враждебность» у тех, кого мы могли бы привлечь на нашу сторону. Это заставляет даже нейтральных людей принимать сторону наших врагов. Как в итоге и вышло. Наши люди погибли и планы срываются из-за вашей выходки шестнадцатилетней давности.

— Не моей выходки — Вашингтона.

Я отпустил его, сделал шаг назад и заложил руки за спину.

— Вашингтон заплатит за то, что сделал. Мы об этом позаботимся. Он жесток, это ясно, и занимает не свое место.

— Я тоже так думаю, Хэйтем. Я уже принял меры, чтобы нам никто не помешал и мы смогли бы убить двух зайцев разом.

Я внимательно смотрел на него.

— Продолжайте.

— Этот индейский парень должен быть повешен за участие в заговоре с целью убийства Джорджа Вашингтона и за убийство тюремного надзирателя. Вашингтон, конечно, будет там — я берусь это обеспечить — и у нас появится возможность убить его. Томас будет более чем счастлив исполнить это поручение. Вам, как великому магистру Колониального Обряда, остается только дать этому плану ваше благословение.

— Это неожиданно, — похоже, у меня дрогнул голос.

Ну почему? Почему именно я должен решать, кому жить и кому умереть?

Чарльз развел руками.

— Самые лучшие планы чаще всего неожиданные.

— Конечно, — согласился я. — Конечно.

— Так как?

Я медлил. Попросту говоря, я должен утвердить казнь собственного ребенка. Какое чудовище способно на это?

— Выполняйте, — сказал я.

— Хорошо, — ответил он и облегченно вздохнул. — Тогда нам лучше не терять ни минуты. Сегодня же к вечеру весь Нью-Йорк будет оповещен, что завтра изменник революции встретит свою смерть.

Мне слишком поздно испытывать отцовские чувства. Всё, что было у меня когда-то годным для воспитания ребенка, давно уже исковеркано или выжжено. Годами предательства и жестоких убийств.

Нынче утром я проснулся на съемной квартире словно от резкого толчка. Сел в постели и оглядел чужую комнату. За окном беспокойно шумел Нью-Йорк. Почудилось мне, или так оно и было: воздух в комнате пружинил и вибрировал от возгласов, поднимавшихся к моему окну. И если так и было, то не имело ли это отношения к предстоящей в городе казни? Сегодня должны повесить.

Коннора, так его зовут. Так его назвала Дзио. Я представил, как бы всё было, если бы мы привели его в этот мир вместе.

Звали бы его тогда Коннором?

Выбрал бы он тогда путь ассасина?

И если ответить на этот вопрос отрицательно: «нет, не выбрал бы, потому что отец его тамплиер», то что же тогда следует сказать обо мне, кроме как: мразь, нелепость, межеумок [19] Межеумок — ни то, ни сё, человек, который не может быть отнесен к определенному сорту, разряду. ? Человек с расщепленной верой.

Но это человек, который решил, что не даст своему сыну умереть. Не сегодня.

Я облачился не в обычный свой наряд, а в темный балахон с капюшоном, потом поспешил в конюшню, оседлал лошадь и пустился прямиком к площади, на которой была назначена казнь — по грязным, битком забитым улицам, сметая горожан, не успевавших отпрыгивать с моего пути и грозивших мне вслед кулаками или оторопело глядевших на меня из-под шляп. И в конце концов толпа стала непреодолимой — толпа зевак, пришедших поглазеть на казнь.

И когда я подъехал, я подумал — что же я делаю, и понял, что не знаю. У меня просто было чувство, будто я спал и внезапно проснулся.

Там, на эшафоте, виселица дожидалась очередной жертвы, а внушительных размеров толпа предвкушала главное блюдо. Вокруг площади стояли лошади и экипажи, на которые, для лучшего обзора, взбирались целые семейства: трусоватые мужчины, низкорослые женщины с тощими, озабоченными лицами и неряшливые дети. Одни зеваки расположились на площади, другие отирались неподалеку: женщины сплетничали, собравшись в кружок, мужчины потягивали пиво или вино из кожаных фляжек. Всем хотелось увидеть, как повесят моего сына.