Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

Отряд, взбешенный сопротивлением юнкеров, заливал разбитое здание морем стали и огня. Сами их командиры не могли остановить ужасной бомбардировки. Комиссар Смольного, по фамилии Кириллов, попытался сделать это, но ему пригрозили самосудом. Красногвардейцев ничто не могло остановить.

В половине третьего юнкера подняли белый флаг: они готовы сдаться, если им гарантируют безопасность. Обещание было дано. Тысячи солдат и красногвардейцев с криком и шумом ворвались в окна, двери и бреши в стенах. Прежде чем удалось остановить их, пять юнкеров были заколоты насмерть. Остальных, около двухсот человек, под конвоем отправили в Петропавловскую крепость небольшими группами, чтобы не привлекать внимания толпы. Однако по дороге толпа набросилась на одну из таких групп и растерзала еще восемь юнкеров… В бою пало свыше ста солдат и красногвардейцев…

Через два часа в думу сообщили по телефону, что победители двинулись к Инженерному замку. Дума немедленно послала двенадцать своих членов для распространения среди них последнего воззвания Комитета спасения. Некоторые из посланных не вернулись назад… Все другие училища сдались без сопротивления, и юнкера без всяких осложнений были в полной безопасности доставлены в Петропавловскую крепость и в Кронштадт…

Телефонная станция держалась до самого вечера, когда появился большевистский броневик, и матросы пошли на приступ. Перепуганные телефонистки с криком бегали по зданию. Юнкера срывали с себя все знаки различия, а один из них, решивший скрыться, предлагал Вильямсу за его пальто все, что он захочет… «Они нас перебьют! Они нас перебьют!» — кричали юнкера, ибо многие из них еще в Зимнем дворце обещали не подымать оружия против народа. Вильямс предложил им свое посредничество, если они выпустят Антонова. Это было немедленно исполнено. Антонов и Вильямс обратились с речью к победителям-морякам, озлобленным большими потерями, и юнкера снова были отпущены на свободу… Но некоторые из них, охваченные паникой, пытались бежать по крыше или спрятаться на чердаке. Их скоро поймали и выбросили на улицу.

Измученные, но торжествующие матросы и рабочие ворвались в аппаратный зал и, увидев сразу столько хорошеньких девушек, смутились и не знали, что им делать. Ни одна девушка не пострадала, ни одна не подверглась оскорблению. Перепуганные, они забились в угол, но затем, когда почувствовали себя в безопасности, дали волю своей злости. «У, грязные мужики, невежды! Дураки!..» Матросы и красногвардейцы совсем растерялись. «Звери! Свиньи!» — визжали девушки, с негодованием надевая пальто и шляпы. Как романтичны были их переживания, когда они передавали патроны и делали перевязки своим смелым молодым защитникам, юнкерам, из которых многие принадлежали к лучшим русским семьям и сражались за возвращение обожаемого царя! А тут все были рабочие да крестьяне — «темный народ»…

Комиссар Военно-революционного комитета, маленький Вишняк, пытался убедить девушек остаться. Он был необычайно вежлив. «С вами очень плохо обращались, — говорил он. — Телефонная сеть находилась в руках городской думы. Вам платили по шестьдесят рублей в месяц, заставляли работать по десять часов в сутки и больше… Отныне все будет по-другому. Правительство передаст сеть министерству почт и телеграфов. Вам немедленно подымут жалованье до ста пятидесяти рублей и уменьшат рабочий день. Вы тоже принадлежите к рабочему классу и должны радоваться нашей победе…»

«Принадлежим к рабочему классу!» Уж не думает ли он, что между этими… этими животными и нами есть что-нибудь общее? Оставаться? Да хоть бы вы нам дали по тысяче рублей!..» И девушки с величайшим презрением покинули здание.

Остались только служащие, монтеры и рабочие. Но коммутаторы должны работать: телефон был жизненно необходим… Все же оставалось с полдюжины опытных телефонисток. Вызвали добровольцев. На призыв откликнулось около сотни матросов, солдат и рабочих. Шестеро девушек носились по всему залу, объясняя, помогая, возмущаясь… Дело пошло кое-как, но все-таки пошло, и провода снова загудели. Прежде всего установили связь между Смольным, казармами и фабриками, затем отрезали сообщение с думой и юнкерскими училищами… Поздно вечером слух об этом распространился по всему городу, и сотни представителей буржуазии орали в телефонные трубки: «Дураки! Черти! Вы думаете, это надолго? Погодите, вот придут казаки!»

Наступала ночь. На Невском, где дул холодный ветер, не было почти ни души; только против Казанского собора собралась толпа и продолжала бесконечный спор; здесь было всего несколько рабочих и солдат, а остальные — торговцы, чиновники и им подобные.

«Ленин не заставит немцев заключить мир!» — кричал кто-то.

Молодой солдат с жаром возражал: «А кто виноват? Все Керенский ваш, проклятый буржуй! К черту Керенского! Не хотим его! Хотим Ленина!..»

Около думы офицер с белой повязкой на руке, громко ругаясь, срывал со стены плакаты. Один из них гласил:

«Гласные большевики — населению Петрограда.

В тревожный час, когда городская дума должна была бы направить все свои силы на успокоение населения, обеспечить его хлебом и самым необходимым, правые социал-революционеры и кадеты, забывая свой долг, превратили городскую думу в контрреволюционный митинг, стараясь натравить одну часть населения на другую и тем самым облегчить победу Корнилову — Керенскому. Вместо исполнения прямых своих обязанностей правые социал-революционеры и кадеты превратили городскую думу в арену политической борьбы против Советов р., с. и кр. депутатов, против революционного правительства мира, хлеба и свободы.

Граждане Петрограда! Мы, гласные большевики, избранные вами, доводим до вашего сведения, что правые социал-революционеры и кадеты увлеклись контрреволюционной борьбой, забыли свои прямые обязанности и ведут население к голоду, к гражданской войне, к кровопролитию. Мы, избранники 183000 населения, считаем своим долгом довести все происходящее в городской думе до сведения избирателей и заявляем, что мы слагаем с себя всякую ответственность за грядущие печальные последствия».

Издали доносились случайные выстрелы, но город был холоден и спокоен, словно обессилев от судорог, сотрясавших его.

В Николаевском зале подходило к концу заседание думы. Казалось, даже яростная дума несколько притихла. Комиссары один за другим сообщали: захвачена телефонная станция, на улицах идет бой, взято Владимирское училище… «Дума, — говорил Трупп, — на стороне демократии в ее борьбе против насилия и произвола; но, во всяком случае, какая бы сторона ни взяла верх, дума всегда будет против самосудов и пыток…»