Джон Рид - Восставшая Мексика. Десять дней, которые потрясли мир. Америка 1918

Впереди, опустив голову и скрестив на груди руки, ехал дон Петронило, поводья свободно болтались на шее его лошади, еле передвигавшей ноги. Позади него ехал Хуан Сантильянес, худой и бледный, сразу постаревший на несколько лет. Фернандо Сильвейра, весь в лохмотьях, плелся рядом, держась за его седло. Перебираясь через мелкий ручей, они подняли головы и заметили меня. Дон Петронило слабо махнул мне рукой, Фернандо воскликнул:

— Смотрите — мистер! Как тебе удалось бежать? А мы решили, что ты убит.

— Я бежал вперегонки с дикими козами, — ответил я.

Хуан рассмеялся:

— Душа в пятки ушла, а?

Лошади протянули морды к воде и принялись жадно пить. Хуан безжалостно вонзил шпоры в бока своему коню, перемахнул через ручей, и мы упали друг другу в объятья. Но дон Петронило спешился прямо в воде и безучастно, словно спал на ходу, побрел по мелководью в нашу сторону.

Он плакал. Лицо его ничего не выражало, но по щекам медленно катились крупные слезы.

— Colorados захватили его жену! — шепнул мне на ухо Хуан.

Мне стало невыносимо жаль беднягу.

— Это ужасно, полковник, — мягко сказал я, — чувствовать ответственность за всех храбрецов, которые пали в бою. Но ведь не ваша вина…

— Не в этом дело, — тихо сказал он, глядя сквозь слезы на тех, кто, шатаясь, брел по пустыне.

— У меня тоже были друзья, которые пали в этом бою, — продолжал я. — Но они пали смертью храбрых, сражаясь за родину.

— Я не об этом плачу, — сказал дон Петронило, ломая руки. — Вчера я потерял все, что было мне дорого. Они отняли у меня жену, и мой отряд, и все мои бумаги, и все мои деньги. Но сердце мое сжимается от горести, когда я вспоминаю новые серебряные шпоры с золотой насечкой, которые я только в прошлом году купил в Мапими!

Он отвернулся, охваченный безутешным горем.

Из хижин уже бежали пеоны, выкрикивая слова сочувствия и утешения. Они обнимали солдат, помогали раненым, робко хлопая их по спине и называя «храбрецами». Отчаянно бедные сами, они предлагали им еду, постели, корм для лошадей и упрашивали остаться в Санто-Доминго до полного выздоровления.

Я уже договорился о ночлеге. Дон Педро, старший козий пастух, в порыве сердечного великодушия уступил мне свою комнату и постель, а сам с семьей перебрался в кухню. Он сделал это, надеясь на вознаграждение, так как считал, что у меня есть деньги. А теперь повсюду мужчины, женщины и дети выбирались из своих хижин, чтобы дать приют потерпевшим поражение, измученным солдатам.

Мы с Хуаном и Фернандо направились к четырем бродячим торговцам, разбившим лагерь под деревьями возле рудника, чтобы попросить у них табаку. За последнюю неделю они ничего не продали, жили впроголодь, и тем не менее они щедро оделили нас macuche. Мы растянулись на земле и, опираясь на локти, следили, как последние солдаты разбитого гарнизона спускаются с холма. Мы говорили о вчерашнем бое.

— Вы, верно, слыхали, что Гино Герека убит, — сказал Фернандо. — Я это видел сам. Он ведь в первый раз сел на своего серого коня, и тот был страшно напуган уздечкой и седлом. Но как только он попал в самую гущу боя, где беспрерывно трещали выстрелы и жужжали пули, он сразу успокоился. Вот это лошадь чистых кровей… наверное, его предки были все боевыми конями. Рядом с Гино было еще человек пять храбрецов, и у всех у них патроны уже кончались. Они все дрались, a colorados уже заходили с боков по двое в ряд. Гино стоял рядом со своим конем, как вдруг десятка два пуль поразили коня, и, вздохнув, он рухнул на землю. Тут остальные перестали стрелять, словно потеряв голову от страха. «Мы погибли! Бежим! Бежим, пока не поздно!» — кричали они. Но Гино погрозил им дымящейся винтовкой. «Нет! — отозвался он. — Мы должны задержать их, чтобы compañeros успели отступить». Тут его совсем окружили, и снова я его увидел только сегодня утром, когда мы его похоронили… Там был просто ад кромешный. Дула винтовок так нагревались, что нельзя было коснуться их рукой, от порохового дыма казалось, что все кругом качается и пляшет…

Его перебил Хуан:

— Когда началось отступление, мы поскакали прямо к Пуэрте, но сразу увидели, что дело проиграно. Colorados смели горсточку наших солдат, как морские волны. Мартинес скакал как раз впереди меня. Но он не успел даже выстрелить… а ведь это был его первый бой… Я вспомнил, как вы и Мартинес любили друг друга. Разговаривали всю ночь напролет и не пускали друг друга спать.

Солнце скрылось. Высокие голые вершины деревьев потускнели и неподвижно застыли среди роившихся в темном небе звезд. Торговцы подбросили хворосту в огонь, до нас доносились их спокойные, довольные голоса. Из открытых дверей хижин падал дрожащий свет свечей. От ручья безмолвной вереницей шли девушки в черных платках, с кувшинами на голове. Женщины мололи кукурузу, и всюду слышался монотонный скрип жерновов. Лаяли собаки. Раздался стук копыт — это пришел на водопой табун. Перед домом дона Педро кучками расположились солдаты, они курили и заново переживали вчерашний бой. «Я схватил винтовку за дуло и двинул прикладом в его ухмыляющуюся морду, как раз в ту минуту…» — говорил кто-то, отчаянно жестикулируя. Пеоны, сидя вокруг, слушали затаив дыхание. А страшная процессия солдат разбитого гарнизона все еще двигалась по дороге, переходя вброд ручей…

Еще не совсем стемнело. Я направился к берегу ручья в надежде встретить среди проходивших тех из моих товарищей, о которых ничего не было известно. Здесь-то я и увидел Элисабетту.

В ней не было ничего примечательного. Я и обратил-то на нее внимание только потому, что она была женщина, а их с солдатами шло немного. Это была индианка лет двадцати пяти, небольшого роста, коренастая, с приятным смуглым лицом, двумя длинными косами, падавшими на спину, и большими блестящими зубами, открывавшимися в улыбке. Я так и не узнал, была ли она просто пеонка, работавшая на асиенде Ла-Кадены, или же vieja — женщина, следующая за солдатами в походе.

Сейчас она покорно тащилась позади лошади капитана Феликса Ромеро, как тащилась все тридцать миль. Он не разговаривал с ней, не оглядывался, — короче говоря, совсем не обращал на нее внимания. Когда он уставал держать винтовку, он оборачивался и говорил: «Возьми-ка!» Позднее я узнал, что, когда наши вернулись в Ла-Кадену хоронить убитых, Ромеро случайно заметил Элисабетту, которая словно помешанная бесцельно бродила по асиенде, и, нуждаясь в женщине, приказал ей следовать за собой. Она беспрекословно подчинилась, по обычаю женщин своей страны.

Капитан Феликс дал своей лошади напиться. Элисабетта тоже остановилась, стала на колени и погрузила лицо в воду.

— Иди, иди! — крикнул капитан. — Andale!

Она молча выпрямилась и побрела через ручей. На берегу капитан спешился, протянул руку за винтовкой, которую она несла, и, бросив на ходу: «Приготовь-ка ужин!» — направился к хижинам, где сидели солдаты.