Николай Баранов - Время умирать. Рязань, год 1237 [СИ]

Ратислав снова подъехал к реке. Глянул на беглеца со стрелой в спине на противоположном берегу. Стрелу надо бы достать. Подозвал одного из воинов, проезжавшего мимо и кричащего, что-то ликующее. Пьяный от легкой победы тот не сразу понял, о чем его просит воевода. Потом сообразил, кивнул, окликнул еще троих. Вчетвером они стащили одну из лодок в воду и погребли через реку.

Подъехал Могута. Спросил:

— Куда это они?

Ратьша объяснил.

— А-а… — протянул ближник. Помолчал, потом доложил:

— Усадьбу взяли. С десяток сдалось. Среди них наш общий знакомец, кстати.

— Да ну! — оживился боярин. — И кто же?

— Хан Гунчак.

— Да. Давно не виделись. Ну, поедем, поговорим. Хан должен знать побольше, чем все эти михрютки вместе взятые, — Ратислав кивнул на согнанных неподалеку в кучу пленных, коих набралось с сотню. — Где он?

— В усадьбе. Вместе с теми, кого там пленили.

— Сейчас поедем. Погоди только чуток — стрелу везут.

К берегу причалила лодка, из которой выскочил посланный за стрелой воин. Бегом добрался до Ратислава с Могутой, с поклоном протянул воеводе его стрелу, сказал:

— Хороший выстрел, боярин — прямо под лопатку, в сердце.

Ратьша благодарно кивнул, принял стрелу, осмотрел. Цела, даже от крови обтерли. Убрал стрелу в тул, хлопнул парня по плечу.

— Молодец! Как звать?

В лицо его помнил, хоть и недавно тот в степной страже, а вот имя запамятовал.

— Первуша, — расплылся в улыбке молодой воин.

— Молодец, — повторил Ратислав. — Шустер. Запомню.

Развернул коня и направился к укрепленной усадьбе. Могута пристроился рядом. Въехали в ворота, простучав копытами по сбитой створке. Подъехали к избе-пятистенке. Видно и впрямь жил здесь человек не бедный. Спешились, привязали коней к коновязи, осмотрелись. Внутри ограды кроме жилой избы находился амбар, скотий двор, просторная банька, дровяной сарай. Между строений было раскидано с пару десятков трупов половцев. Еще с десяток валялось на боевых полатьях тына, утыканные стрелами. Привязав коней, пошли к высокому крыльцу избы. Из-за угла выскочили двое воинов степной стражи бледные, со злыми лицами. Увидав Ратислава и Могуту, направились им навстречу, замахали руками.

— Боярин! Сюда! Посмотри, что мы тут нашли!

Свернули вместе с воинами за угол, подошли к скотьему двору, миновали его распахнутые ворота, обошли большую навозную кучу, слева от ворот. Встали. За кучей на земле покрытой соломой, смешанной с комками подтаявшего навоза, лежало несколько мертвых тел. Не половцев — русичей, видно не уехавших по какой-то причине из деревеньки и поплатившихся за то. Ратислав подошел поближе, всмотрелся. Взгляд сразу притянули два трупика мальчишек. Одного постарше — лет пяти и помладше — лет двух-трех. Ребятишки были одеты только в домашние рубашонки, без штанов. Крови на телах видно не было. Головы неестественно вывернуты. Похоже, им просто свернули шеи. Рядом лежал старик порубленный саблей. Этот, видно, пытался защищаться. Остальные тела были женскими, безо всякой одежды. Две женщины в возрасте — за сорок и три совсем молоденькие. Одна — совсем девчонка. Видно, полон половцы брать не собирались, потому с женщинами развлеклись всем скопом, а потом придушили, тех, кто еще дышал после такого. Потом стащили трупы сюда к навозной куче, чтобы не мешали. Почему эта семья не уехала в Онузлу, или куда подальше? Может, ждали главу семьи, который, судя по отсутствию среди убитых, находился в отъезде. Может, купец? Ушел по весне в торговый поход вниз по Дону — не побоялся испытать судьбу в бушующей войной степи, да так и не вернулся. Очень может быть — двор богатый, такой простым крестьянским трудом не построишь. А семья все ждала. Вот и дождалась… Что ж, такова жизнь на степной границе. И смерть… Ну ладно, слава Перуну, отомстить есть кому!

— Пойдем! — Ратьша повернулся и зашагал назад. — Пленные там?

— Да, — кивнул один из воинов. — В избе.

— Ладно. Похороните их как следует, — он махнул рукой за спину.

— Сделаем, боярин.

Снова подошли к избе. Ратьша приостановился, еще раз окинул ее взглядом. Хорошо построил неизвестно куда пропавший хозяин свое жилье. Стоял большой пятистенок на высокой подклети, сверху над горницей надстроен терем. Крыта изба дорогим, особенно в здешних местах, тесом. Боярин с ближником поднялись на висячее крыльцо избы, пристроенное сбоку, прошли через просторные сени, заставленные хранящимся здесь скарбом, зашли в горницу. Справа от дверей — большая, хорошо выбеленная печь, слева против устья печи — печной угол с прялкой, ручным жерновом, судной лавкой, полки которой были уставлены богато раскрашенной кухонной посудой. Не побили. Надо же! Свернули направо, обходя печь, прошли в красный угол. Просторно здесь, по стенам лавки, наверху, на границе закопченных печным дымом венцов воронцы — полки, не дающие саже с потолка падать вниз на чистое. Икон не видно — здешние селяне не слишком крепки в Христовой Вере. Большой стол, стоявший когда-то в центре, перевернут и сдвинут к стене. Одна ножка отломана.

Еще на входе в ноздри ударил кислый запах, примешивающийся к обычному горьковато-дымному запаху. Чужой для русской избы. Запах степняков. С десяток их сидело в середине жилья на корточках под охраной нескольких воинов пограничной стражи. После дневного света глаза не сразу привыкли к полумраку жилища, освещаемого только дневным светом, сочащимся через оконца под потолком, потому Ратислав не сразу разглядел половца, одетого богаче остальных — Гунчака, о котором говорил Могута.

С Гунчаком они, действительно, были старые знакомцы. Один из младших сыновей хана сильной половецкой орды — токсобичей, унаследовать власть отца, пережив старших братьев, Гунчак вряд ли мог. Это он понимал — не глуп был. Потому, когда ему не было еще и двадцати весен, ушел из родного племени с несколькими десятками своих сверстников, таких же неугомонных, не желающих жить по законам своего рода и занялся степным разбоем. Оказался молодой вожак удачлив: вскоре ватага его увеличилась до трехсот воинов. Потом было несколько успешных набегов на приморские греческие селения. Гунчак разбогател. К нему продолжали примыкать половцы, ушедшие по разным причинам из своих племен. И не только половцы — аланы, саксины, бродники, черкесы, башкирды даже. Вскоре число его воинов перевалило за тысячу. С таким войском можно было вершить большие дела. И Гунчак не преминул этим воспользоваться. Он захватил изрядный кусок степи в верхнем течении Дона, подчинив тамошних бродников, основав там летние кочевья. Потом захватил земли небольших половецких племен на юге, для зимовок. Так удачливый вожак разбойников стал ханом.

Историю эту рассказывал Ратьше сам Гунчак. Приходилось им встречаться. И часто. Спервоначалу новоиспеченный хан начал было по своей разбойничьей привычке беспокоить селения рязанцев, продвигающиеся на юг, вглубь степи, но получив от воинов Ратислава, который тогда уже возглавлял степную стражу, укорот, присмирел. Потом у них возникло даже, что-то вроде дружбы. Взаимовыгодной. Русичи помогали Гунчаку отбиться от более сильных врагов из степи, помогали продовольствием в голодные годы, а хан сообщал о том, что творится в половецких ордах и даже принимал участие в карательных походах, на досаждавшие им набегами, племена степняков. Довольно часто гостевали хан и воевода степной стражи друг у друга. Пиры, охота, разговоры о жизни.