Ирвин Ялом - Проблема Спинозы [litres]

А поджог рейхстага? Помню, как он с безумными глазами влетел в мой кабинет в пять утра, вопя: «Куда все подевались?» – и потребовал широкого освещения того, что коммунисты хотели сжечь рейхстаг. Я по-прежнему не считаю, что коммунисты имели хоть какое-то отношение к пожару, но это неважно: следуя гениальной догадке, он использовал этот пожар, чтобы запретить коммунистическую партию и стяжать абсолютную единоличную власть. Он никогда не получал большинства голосов на выборах, ни разу не перевалил за 38 %, и, однако, вот он – абсолютный правитель! Как он это сделал? Я до сих пор не понимаю!

Грезы Альфреда были прерваны стуком в дверь и приходом доктора Гебхардта, за которым следовал Фридрих Пфистер.

– У меня для вас сюрприз, рейхсляйтер Розенберг! Я привел к вам старого друга, который может оказаться полезным в облегчении вашего состояния. Оставляю вас вдвоем.

Альфред долго пожирал Фридриха взглядом, а потом заявил:

– Вы меня предали! Вы нарушили свою клятву о тайне. Как еще он мог узнать, что вы и я…

Фридрих тут же развернулся на месте и, не сказав Альфреду ни слова, не бросив на него ни единого взгляда, вышел вон из комнаты.

В панике Альфред откинулся на кровати, закрыв глаза, и попытался утихомирить участившееся дыхание.

Через несколько минут Фридрих вернулся с доктором Гебхардтом, который заявил:

– Доктор Пфистер просил меня рассказать вам, почему я выбрал его. Неужели вы не помните, рейхсляйтер Розенберг, нашего разговора три или четыре недели назад, когда я спросил вас, случалось ли вам полностью душевно раскрываться перед каким-нибудь человеком? Вы сами сказали, этими самыми словами: «Один друг из Эстонии, теперь он живет здесь, доктор Фридрих Пфистер».

Альфред медленно покачал головой:

– Я смутно помню наш разговор, но не помню, чтобы упоминал его имя.

– Но вы же это сделали! Откуда еще я мог бы его узнать? Или узнать, что он теперь живет в Германии? На прошлой неделе, когда ваша депрессия усугубилась и вы отказались разговаривать со мной, я решил попробовать отыскать вашего друга, надеясь, что его визит может оказать благотворное воздействие. Когда я узнал, что он служит в вермахте, я просил фюрера отдать приказ о его переводе в клинику Гогенлихен.

– Не будете ли вы столь любезны, – попросил Фридрих, – рассказать рейхсляйтеру Розенбергу о том, что я вам ответил?

– Лишь то, что вы когда-то знали его мальчиком в Эстонии.

– И… – настаивал Фридрих.

– Больше ничего… кроме того, что вам жаль покидать стольких пациентов, которые зависят от вас, но вы понимаете, что исполнение приказов фюрера превыше всего.

– Могу я коротко переговорить с рейхсляйтером Розенбергом наедине – до того, как вы уйдете сегодня утром из клиники?

– Конечно, я буду ждать вас в корпусе медсестер.

Когда дверь закрылась, Фридрих произнес:

– Еще вопросы, рейхсляйтер Розенберг?

– Пожалуйста, Фридрих, я – Альфред . Зовите меня Альфредом!

– Хорошо. Будут еще какие-нибудь вопросы, Альфред? Он меня ждет.

– Вы будете моим врачом? Уверяю вас, на старых условиях я с радостью согласился бы. А теперь – как же я смогу говорить с вами? Вы ведь состоите на службе вермахта и по приказу обязаны перед ними отчитываться.

– Да, я понимаю ваше затруднение. Я бы на вашем месте чувствовал то же самое. – Фридрих уселся на стул рядом с кроватью и на несколько минут погрузился в размышления, потом встал и, сказав: – Я вернусь через минуту, – вышел из комнаты. Вскоре он снова вернулся с доктором Гебхардтом.

– Герр Гебхардт, – обратился к нему Фридрих, – я получил приказ лечить рейхсляйтера Розенберга и, разумеется, буду следовать ему в меру своих сил. Но есть одно затруднение. Мы с ним старые знакомые и давно делились друг с другом интимными подробностями жизни. Дабы быть ему полезным, мне жизненно необходимо, чтобы между нами была полная конфиденциальность. Я должен быть способен ее гарантировать. Я понимаю, что ежедневные записи в медицинской карте обязательны, но прошу разрешить мне вносить в нее только те заметки, которые описывают его состояние в целом.

– Я не психиатр, доктор Пфистер, но вполне понимаю необходимость приватности в данном случае. Это нестандартная процедура, но ничто не может быть важнее, чем выздоровление рейхсляйтера Розенберга и возвращение к его важнейшей работе. Я согласен с вашим требованием, – он отдал честь обоим мужчинам и отбыл.

– Это вас успокоило, Альфред?

Альфред кивнул:

– Да, теперь я спокоен.

– Больше нет никаких вопросов?

– Я вполне удовлетворен. Несмотря на скверное окончание нашей последней встречи, я продолжаю испытывать к вам странное доверие. Я говорю – странное, потому что, по правде говоря, я практически никому не доверяю. И мне нужна ваша помощь. В прошлом году меня госпитализировали сюда на три месяца в таком же состоянии – это было словно глубокая черная дыра. Я не мог выбраться. Мне казалось, со мной покончено. Я не мог спать. Я был совершенно измучен, но не мог сидеть спокойно, не мог отдыхать.

– Ваше состояние – мы называем его «ажитированной депрессией» – почти всегда проходит со временем – от трех месяцев до полугода. Я могу помочь вам ускорить выздоровление.

– Я буду вам вечно благодарен. Всё – вся моя жизнь – в опасности.

– Давайте браться за работу. Вы знаете мой подход и, вероятно, не удивитесь, если я скажу, что наша первая задача – расчистить все препятствия, которые могут помешать нам вместе работать. У меня, как и у вас, есть свои сомнения. Позвольте, я соберусь с мыслями, – Фридрих на несколько секунд прикрыл глаза, а потом начал: – Лучше всего будет, если я проясню атмосферу и просто буду говорить то, что приходит в голову. У меня есть тревожные сомнения по поводу нашей совместной работы. Мы слишком разные. Моя стратегия состоит в том, чтобы обнажать и понимать скрытые корни затруднений – это основополагающее убеждение психоаналитического метода. Полное осознание снимает конфликты и ускоряет исцеление. Однако меня тревожит то, что с вами я не смогу воспользоваться этим путем. В прошлый раз, когда я попытался исследовать источники ваших трудностей, вы разгневались, ощетинились и выбежали прочь из моего кабинета. Так что я сомневаюсь, что я сам или, по крайней мере, этот подход будет вам полезен.

После этих слов Альфред встал и принялся мерить шагами комнату.

– Я расстраиваю вас своей откровенностью, Альфред?

– Нет, это просто нервы. Я не могу сидеть слишком долго… Я ценю вашу искренность. Никто не разговаривает со мной так прямо. Вы – мой единственный друг, Фридрих.

Фридрих попытался осмыслить эти слова. Он был тронут вопреки собственным ожиданиям. А еще он страшно злился из-за своего перевода в клинику Гогенлихен, совершившегося без всякого предварительного уведомления. Этот внезапный перевод означал, что множество пациентов пришлось бросать в середине процесса лечения – и без какой бы то ни было возможности назначить определенную дату его продолжения. Да и новая встреча с Альфредом Розенбергом не доставила ему особой радости. Шесть лет назад он посмотрел в спину Розенберга, когда тот поспешно выходил из его кабинета, бормоча зловещие угрозы по поводу еврейских корней его профессии, и почувствовал облегчение от того, что больше никогда его не увидит. Более того, он пытался читать «Миф двадцатого столетия», но, как и все остальные, нашел его невразумительным. Книга оказалась одним из тех бестселлеров, которые все покупают, но никто не читает. То немногое, что он прочел, встревожило его. Может быть, Альфред и страдалец; он так жалобно говорит, что я – его единственный друг; но он опасный человек – опасный для Германии, для всех . Мысли, изложенные в «Мифе» и «Моей борьбе», были параллельными: он припомнил, как Альфред говорил, что Гитлер крадет у него идеи. От обеих книг его тошнило: столько порока, столько низости! И столько злобы, что он начал подумывать об эмиграции и уже написал письма Карлу Юнгу и Эйгену Блёйлеру с вопросом, не найдется ли места врача в цюрихской больнице, где он стажировался. А вскоре пришла клятая военная повестка, поздравлявшая его с назначением обер-лейтенантом вермахта. Надо было действовать раньше! А ведь Фридриха предупреждал его аналитик Ганс Майер. Тот несколько лет назад проглотил «Мою борьбу» за одни выходные, разглядел признаки грядущего катаклизма и бросился советовать своим пациентам-евреям, всем до единого, немедленно покинуть эту страну. Не прошло и месяца, как он сам эмигрировал в Лондон…