Якоб Тик - Зигфрид

— Что ему было нужно от тебя, Савва? Ведь это человек, который чистит колодцы, не так ли? Молодая женщина усмехнулась про себя и ответила:

— Послезавтра, в день твоего ангела, все узнаешь, милое дитя мое!

И ничего больше нельзя было от нее добиться. Она пригласила Бертальду вместе с ее приемными родителями в названный день к обеду и вскоре они разошлись.

— Кюли? — с тайным содроганием спросил Хегин у своей прекрасной супруги, когда простившись в Бертальдой, они шли домой одни по темным улицам.

— Да, это был он, — ответила Савва, — и он пытался наговорить мне бог знает каких глупостей. Но среди прочих вещей он, сам того не зная, порадовал меня долгожданной вестью. Если ты хочешь узнать ее сейчас же, мой повелитель и супруг, тебе стоит только приказать, и я все тебе расскажу. Но если ты хочешь доставить своей Савве большую, очень большую радость, отложи расспросы до послезавтра, и тогда тебя тоже ждет сюрприз.

Рыцарь охотно согласился исполнить то, о чем так мило просила его жена, и уже засыпая, она прошептала про себя с улыбкой:

— Как же она обрадуется и удивится вести от человека, что чистит колодцы, эта милая, милая Бертальда!

Зигфрид спал. Над вершиной далекой горы кружил одинокий, отставший от всех остальных, лебедь. Широко раскинув ослепительно белые крылья, он пел свою дивную песню.

Все общество сидело за столом, Бертальда во главе его, убранная как богиня весны цветами и драгоценностями — подарками приемных родителей и друзей. По обе стороны ее сидели Хегин и Савва. Когда обильная трапеза близилась к концу и подали десерт, двери по доброму старому немецкому обычаю растворили, чтобы и простой народ мог полюбоваться господским праздником и порадоваться ему. Слуги разносили среди зрителей вино и сласти. Хегин и Бертальда с тайным нетерпением ждали обещанного объяснения и не сводили глаз с Саввы. Но она все еще молчала и только украдкой счастливо улыбалась.

Тут гости стали просить Савву спеть. Она, казалось, обрадовалась этой просьбе, велела принести лютню и запела:

Савва с грустной улыбкой опустила лютню; у родителей Бертальды, старого рыцаря и у его супруги слезы стояли в глазах.

— Вот так все и было в то утро, когда я нашел тебя, бедная милая сиротка, — промолвил с глубоким волнением старый рыцарь, — прекрасная певунья права: главного, лучшего мы так и не смогли дать тебе.

— Но теперь послушаем, что же сталось с несчастными родителями, — сказала Савва, коснулась струн и запела:

— О Боже! Савва! Где мои родители? — плача воскликнула Бертальда — ты знаешь, ты, конечно знаешь, ты узнала это, удивительное создание, иначе так не терзала бы мне сердце. Быть может, они уже здесь? Неужели это так?

Ее глаза обежали все блестящее общество и остановились на владетельной даме, сидевшей рядом с ее приемным отцом. Тогда Савва оглянулась на дверь и из глаз ее брызнули слезы умиления.

— Где же бедные, заждавшиеся родители? — спросила она, и тут из толпы выступил старый рыбак с женой. Они вопросительно глядели то на Савву, то на знатную красавицу, которая, как им сказали, была их дочерью.

— Это она! — пролепетала сияющая от восторга Савва. Старики, громко плача и славя Господа, бросились обнимать свое вновь обретенное дитя.

В гневе и ужасе Бертальда вырвалась из их объятий. Это было уж слишком для ее гордой души, такое открытие в ту самую минуту, когда она твердо надеялась вознестись еще выше и уже видела над своей головой корону и царственный балдахин. Ей подумалось, что все это измыслила ее соперница, чтобы с особой изощренностью унизить ее перед Хегином и всем светом. Она набросилась на Савву с упреками, а на стариков — с бранью, злобные слова «обманщица» и «продажный сброд» сорвались с ее губ. Тут старая рыбачка произнесла про себя совсем тихо:

— Ах, Господи, какой злой женщиной она выросла, и все же чует сердце, что это моя плоть и кровь.

Старик же, сложив руки, молча молился о том, чтобы эта, вон там, не оказалась его дочерью. Савва смертельно бледная, металась от стариков к Бертальде, от Бертальды к старикам, внезапно ее словно низвергнули с небес, что грезились ей в мечтах, в пучину ужаса и страха, какая ей и во сне не снилась.

— Да есть ли у тебя душа? Есть ли у тебя на самом деле душа, Бертальда? — выкрикнула она в лицо разгневанной подруге, словно для того, чтобы привести ее в чувство после внезапного приступа безумия или умопомрачающего кошмара. Но когда она увидела, что исступление Бертальды все растет, когда отвергнутые родители в голос зарыдали, а все общество, споря и негодуя, разбилось на партии, она с таким сдержанным достоинством испросила позволения взять слово здесь в доме своего супруга, что все вокруг смолкли, как по мановению волшебства. Она встала во главе стола, где раньше сидела Бертальда, смиренная и вместе с тем гордая под взглядами окружающих, и обратилась к ним со следующими словами.

— О, люди, глядящие на меня с такой злобой и растерянностью, вы, так жестоко разрушившие мне праздник! О, Боже, я, ведь даже понятия не имела о ваших нелепых обычаях, о вашем бесчеловечном образе мыслей и, должно быть, до конца своих дней не смогу с ними смириться. Не моя вина, что я взялась за все это не с того конца, поверьте, дело только в вас, хоть вы и не желаете того понять. Поэтому мне почти нечего сказать вам, но одно я сказать должна: я не солгала — в этом даю слово. Я не могу и не хочу приводить никаких доказательств, но слово свое я готова подтвердить клятвой. Мне сказал об этом тот, кто заманил Бертальду в воду, унес ее прочь от родителей и потом положил на пути рыцаря на цветущую зеленую лужайку.