Саймон Терни - Калигула

Я оглянулась, желая убедиться, что нас никто не слышит. Теперь мы шли по Новой дороге, которая вела от нижнего форума на склоне Палатина к входу в огромный императорский дворец.

– Нескончаемый подъем, – пожаловался брат. – Нужно будет построить лестницу от Форума до дворца, чтобы больше не мучиться так, если я вообще соглашусь еще хоть раз посетить этот проклятый сенат.

Я остановилась и смотрела, как он уходит. Преторианцы плотнее сомкнули вокруг него свое кольцо, и четверо моих сопровождающих снова приблизились ко мне. Теперь я поняла, почему Тиберий так дорожил своими германскими телохранителями. Преторианцы арестовали половину моих родных, и наличие четырех стражников на расстоянии вытянутой руки ничуть не прибавляло мне спокойствия.

Калигула был золотым принцем Рима. За три месяца, что мы провели в городе, он завоевал любовь самых разных сословий. Кто-то скажет, что поддержка легионов, стражи и флота была банально куплена, но это ложь либо заблуждение. О, щедрые денежные дары несомненно порадовали армию, но дело не только в этом. Военные считали Калигулу своим императором. Август вел гражданскую войну и одержал великие победы, однако те победы в той же степени принадлежали и его военачальникам. Когда же власть оказалась в руках Августа, то первый римский император правил в Риме, пока на его войнах сражались другие. А Тиберий? Ну, в свое время Тиберий был выдающимся полководцем, но опять же – для простых солдат он оставался всего лишь именем и фигурой на белом коне где-то на краю поля битвы.

Гай Юлий Цезарь – мой брат – так же, как и его прославленный тезка Гай Юлий Цезарь Октавиан Август, шагал в рядах войска, пока его отец руководил военными кампаниями. И надо сказать, что популярность Германика только укреплялась оттого, что его сын ел и спал вместе с простыми солдатами. Знаменитое прозвище брата Сапожок – Калигула – появилось именно тогда, во время маршей с армией, и на протяжении его детских лет то забывалось, то возвращалось снова. Ну а через три месяца после его восшествия на трон оно навсегда стало вторым именем брата. Обращались к нему не иначе, как император Гай Юлий Цезарь, но за глаза все, вплоть до префекта претория и собственного тестя, звали его Калигула. И вот именно за это военные любили его куда сильнее, чем за звон монет.

А что же народ Рима? Ну, дабы завоевать эту любовь, достаточно было устроить одно большое зрелище и подбросить немного денег. Калигула проследил за тем, чтобы средства, завещанные Тиберием и Ливией и дополненные из его личных запасов, попали в каждый римский дом и, движимый скорее филантропическими, чем корыстными побуждениями, увеличил размер хлебных раздач – ненамного, но для бедняка важна каждая горсть зерна. Таким вот образом император завоевал сердца даже тех, кто не имел голоса в городской политике. Все помнили, что Тиберий долгие годы прохлаждался на Капри, оставив город в полном распоряжении префекта и сенаторов, не замеченных в особой щедрости. В отличие от старого императора, мой брат поливал город деньгами, как водой из фонтана: оплачивал игры, соревнования, гонки на колесницах и другие зрелища, чтобы население не заскучало без развлечений.

Зато в отношении самого себя Калигула проявлял почти спартанскую воздержанность. Кроме должности консула, он согласился принять титул принцепса – первого гражданина, – который носил великий Август, но полностью отказался от столь любимых Тиберием драгоценных украшений, помпы и выспренности. Он построил храм в память своего прадеда, первого римского императора, но в честь себя не позволял возвести ни храм, ни строение, ни хотя бы установить статую. После своего предшественника брат, должно быть, стал для простых горожан глотком свежего воздуха.

Конечно, с сенатом дела обстояли иначе. Между Калигулой и сенаторами по-прежнему существовала напряженность. Многие поддержали его, это правда, и восхваляли, призывали почаще приходить на заседания, но оставалась маленькая группа сенаторов во главе с непримиримым Сабином, которая весьма портила общение императора с сенатом. Я пыталась уговорить Калигулу активнее взаимодействовать с влиятельными людьми.

– Гай, им действительно необходимо твое присутствие и твоя поддержка! – внушала я.

– Что им необходимо, так это поскорее понять, что они больше не управляют кораблем государства, как это было в эпоху республики, – желчно отозвался брат. – Они – инструмент управления, но сами не правят. Тут им не древние Афины и не демократия.

Я нервно сглотнула, зная, что рискую прогневить брата чрезмерной настойчивостью.

– Но, Гай, они представляют все знатные роды Рима. Опасно не учитывать их интересы.

– Я вовсе не собираюсь обсуждать государственные дела с тупицами, кусающими руку, которая их кормит! – рявкнул он.

Все-таки я его разозлила.

Пришлось пока оставить эту тему. Посадив семя, лучше дать ему время прорасти, а не заливать водой в стремлении поскорее получить плоды. Своего брата я хорошо знала и, несмотря на гневную отповедь, разглядела, что на самом деле он боится. Боится себя и своей вспыльчивости. Один раз Гай уже приходил к сенату с намерением быть щедрым и миролюбивым, они оттолкнули его. Тот неприятный опыт можно было бы пережить, но беда в том, что сенаторы пробудили в нем доселе спавшие довольно неприглядные страсти. Что бы ни утверждал Калигула, истинная причина его нежелания работать с сенатом крылась в страхе – в страхе перед тем, что в нем проснулось. Он не хотел, чтобы это чудовище опять вырвалось на волю.

Восемь лет брат не снимал маску молчаливого, стоического смирения ради того, чтобы выжить в мире порока и коварства. И на протяжении всего этого времени он должен был подавлять радость, злость, страх и любую другую эмоцию, которые могли бы навлечь на него неприятности. Хотя дни нескончаемого ужаса миновали, брат так привык жить под этой маской, что в результате забыл, как справляться с эмоциями без нее.

Я была уверена, что еще будет время наладить отношения с сенатом. Зато новый император уже пользовался поддержкой и любовью армии и простого народа. А его игры очень полюбились горожанам.

Однажды в июле во время игр Виктория Цезарис, проводимых в память о великом Цезаре, мы с Друзиллой сидели в императорской ложе цирка вместе с братом, моим мужем, а также Лепидом. Там находился и Юлий Агриппа, только что вернувшийся из изгнания на острове Липари. Я чувствовала себя крайне неловко, так как законы и обычаи запрещали женщинам присутствовать на играх, однако Гай был настойчив, вот почему мы там оказались. Друзиллу этот факт, похоже, совсем не тревожил – она наслаждалась кратковременной свободой.