Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

– По-моему, это сказал Дидро, – говорит аббат, подмигивая академикам. – Каждому веку присущ свой собственный неповторимый дух, наш же век дышит свободой.

Он хохочет, зловещий, как недоброе предзнаменование. Его смех все еще звучит, когда все трое подходят к строению, прилегающему к винной лавке. Обнаружив дверь запертой, Брингас досадливо ворчит, затем обращается к хозяину трактира, который отвечает ему на таком неразборчивом парижском жаргоне, словно слова запутались в его бороде, скрывающей всю нижнюю часть лица.

– Нужно немного подождать, – переводит аббат.

Он заказывает вино, хозяин приносит кувшин и несколько глиняных стаканов, покрытых глазурью, после чего все трое усаживаются вокруг одной из бочек.

– Каждый понедельник счет на пустые бочки из-под дешевого вина идет здесь на дюжины, – произносит Брингас, вытирая рот тыльной стороной руки. – Вот она, единственная радость этих людей, – в том, разумеется, случае, если они могут за нее заплатить: спариваться, как кролики, да выпивать за один день весь запас вина на неделю, месяц, а то и на всю жизнь. Хорошо еще, что за их пьянством следит полиция, потому что чуть что – они хватаются за ножи… Коротка дорожка от трактира до тюрьмы… Даже праздники у бедняка проходят под надзором.

Дон Эрмохенес едва смачивает губы, да и то главным образом из вежливости. Дон Педро Сарате делает осторожный глоток, находит вино чересчур кислым и ставит стакан обратно на бочку. Зато Брингас к этому времени осушил уже целых два стакана – и не поморщился. Нынешняя встреча добавила завершающие штрихи к образу их чудаковатого гида: экзальтированный неудачник, достаточно образованный и крайне опасный. Неудивительно, что Салас Брингас предпочитает держаться подальше от Испании. На родине ему одна дорога: в тюремные застенки, а то и вовсе на эшафот.

– Буря, – загадочно кликушествует аббат между одним и другим глотком. – Буря, которая всем нам грозит.

– А чего мы, собственно, ждем? – обращается к нему адмирал.

Однако аббат словно не слышит вопроса. Он подливает себе еще вина и пристально всматривается в свой стакан, словно пытаясь что-то разглядеть в водянистой красноватой субстанции.

– Французские правители деспотичны, – произносит он наконец, подняв глаза и посмотрев вокруг себя. – Народ обескровлен налогами, которые оседают в карманах горстки богачей, а государство тем временем подтачивают долги… Хорошая встряска – вот что нам требуется! Нечто такое, что изменит все разом. Переделает страну сверху донизу. Кровавая революция – она одна все исправит!

– К чему такие крайности? – вздрагивает дон Эрмохенес. – Достаточно революции духовной и патриотической.

Брингас, который как раз в этот миг собирается отхлебнуть еще вина, отрывает от стакана указательный палец с чрезмерно отросшим ногтем и тычет им в собеседника.

– Вы, как я вижу, наивны, сеньор. Ни знать, ни клир, не говоря уже о короле и его семействе, не обладают достаточной душевной щедростью, чтобы пойти на жертвы, которые могли бы превратить то, что мы видим сейчас, в достойную страну.

– Но ведь король Людовик слывет великодушным…

– Великодушным? Не смешите меня, сеньор, а то я поперхнусь. Этот шматок сала, чей единственный талант состоит в том, чтобы гордо носить свои рога, заниматься охотой и починять сломанные часы? Это его подпись стояла на lettre de cachet, которое отправило меня в Бастилию за какой-то ничтожный памфлет!

Выглядывая из-за стакана, Брингас обводит двор гневным взглядом.

– Взгляните на этих людей, – добавляет он. – На этих слабоумных! Большинство из них до сих пор уверено, что король – добрый малый, любящий отец, сбитый с толку Изабеллой Австрийской и ее министрами.

С сухим стуком, похожим на удар топора, который палач обрушивает на шею осужденного, аббат ставит пустой стакан на бочку.

– Но однажды они проснутся. А скорее всего, их разбудят. И тогда…

– Что – тогда? – интересуется дон Эрмохенес.

– Тогда наступит черед великой революционной бойни.

– Какой ужас!

Не дрогнув, Брингас пристально смотрит ему в глаза:

– Вы ошибаетесь, сеньор. Любая революция с ее излишествами – так же, как и всякая гражданская война, – дает выход скрытым талантам. Помогает проявить себя выдающимся людям, которые руководят другими людьми… Поверьте, это так. Речь идет о чудовищных, но необходимых переменах.

Их беседу прерывает – и очень вовремя, по мнению дона Эрмохенеса, – появление человека в рыжем парике и камзоле из темного сукна, который отпирает дверь лавки и вопросительно рассматривает посетителей, узнавая Брингаса; тем временем аббат, не обращая внимания на адмирала, который шарит в кармане и кладет на бочку несколько монет, устремляется ему навстречу, пожимает руку и обменивается вполголоса несколькими словами, показывая на своих спутников. Человек удовлетворенно кивает, приглашая войти, и в следующее мгновение академики оказываются в удивительном месте: писчебумужном магазине, набитом мешками с брошюрами и старыми газетами. Имеется там и столик наборщика с приоткрытыми ящичками и рассыпанными свинцовыми литерами, и даже старый печатный станок, который выглядит еще вполне пригодным. Единственный источник света в этом помещении – слуховое оконце, расположенное почти под потолком, так что входящие через него лучи солнца скупо подсвечивают наставленные один на другой в дальнем углу ящики с книгами.

– Этот сеньор, – представляет хозяина Брингас, – мой давний приятель, которому я всецело доверяю. Его зовут Видаль, и он занимается тем, что на здешнем наречии именуется colporteur [37] Коробейник (фр.). . В Испании мы бы его назвали «бродячий продавец книг и печатных изданий». А по здешним понятиям специалист – прошу обратить внимание именно на это ключевое слово – по самым разнообразным книгам.

Продавец по имени Видаль, говорящий на пристойном испанском, улыбается с видом человека, который все отлично понимает, показывая зубы, без сомнения пережевывавшие пищу и в лучшие времена. У него желтоватая и тонкая, как пергамент, кожа, испещренная морщинами и усыпанная веснушками, и по своему внешнему виду он скорее напоминает англичанина, нежели француза.

– Сеньоров интересуют философские книги?

– Смотря что под этим понимать, – живо реагирует дон Эрмохенес.

– Что вы имеете в виду?

Смущенный библиотекарь медлит с ответом: он помнит недавний разговор с аббатом о специфике некоторых терминов. Адмирал, который предвидел такой поворот, приходит к нему на помощь.

– Имеется в виду философия, которой отмечено их содержание, – уточняет он.

– В тех книжонках, про которые я вам рассказывал, Аристотелем оно точно не отмечено, – хохочет Брингас.