Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

Я машинально посмотрел на витрину, как вдруг сообразил, что он имеет в виду что-то совершенно иное.

– Это не тот ли, что незадолго до революции служил начальником полиции?

Он выпустил еще одно колечко дыма, бросил окурок и снял очки, чтобы протереть их элегантнейшим платком из желтого шелка.

– Он самый.

– У меня есть эти мемуары. Когда-то я разыскал их в коллекции Bouquins [50] Букинист (фр.). , но до сих пор не открывал.

– Значит, время настало. В этой книге есть чудесный отрывок, где Ленуар упоминает список неких субъектов, которые в период Террора стали радикальными депутатами, проголосовали за смерть короля и заняли важнейшие посты… За несколько лет до этого в полицейских отчетах все они упоминались как сброд, банда посредственностей и неудачников, отъявленная шпана… А списочек-то, между прочим, занятный: среди прочих там значатся Фабр д’Эглантин, твой приятель Брингас, а также Марат, этот задушевный друг народа… Комментарий насчет последнего просто великолепен, что-то вроде «бесстыжий шарлатан, промышляет медициной, не будучи врачом. На него не раз доносили, поскольку много больных умерло от его рук».

Он посмотрел очки на просвет, надел их и засунул платок обратно в верхний карман пиджака, виртуозно проталкивая пальцами, так что в итоге снаружи остался только кончик.

– Надеюсь, – безучастно произнес Рико, – ты не будешь вести себя как этот козел Хавьер Мариас и тебе не придет в голову сделать меня персонажем твоего будущего романа.

– Ни в коем случае, – пообещал я. – Не беспокойся.

На улице свистит ветер, который адмирал предсказывал накануне вечером, когда облака и дым внезапно начали расслаиваться, вытягиваясь в небе над городом наподобие конских хвостов. Сейчас ветер свистит в каждой выемке, под навесами, в водосточных трубах. Грохочут открытые ставни соседних домов. Видимо, перемена погоды плохо отразилась на бедном доне Эрмохенесе: подскочила температура, пульс участился, однако сам он объясняет свое недомогание исключительно спорами с аббатом Брингасом на тему религии. Сидя при свете масляного светильника у себя на кровати, в халате и ночном колпаке, он беседует с облаченным в рубашку и жилет адмиралом, который пытается растопить печь при помощи угля.

– Глаза этого человека, этого Брингаса, – бормочет библиотекарь.

– Глаза, говорите? Что же в них такого особенного?

– Они все время бегают. Вы не замечали? Туда-сюда, туда-сюда, бешеные какие-то, будто бы все заносят в какой-то недобрый личный дневник. У нас в глазу, как вы знаете, имеется семь мышц…

– Насколько мне известно, восемь.

– Не важно. Дело в том, что глаза нашего аббата – или кем на сегодняшний день является этот субъект – движутся просто с неслыханной скоростью!

Дон Педро улыбается. Он прикрыл печную заслонку и переместился ближе к другу, заняв стул возле его кровати.

– Ваши глаза, дон Эрмес, надо сейчас закрыть и немного подремать. Боюсь, мы с вами слегка перегуляли за эти дни. Да еще эти сквозняки повсюду.

Дон Эрмохенес согласно кивает, затем на мгновение задумывается и осуждающе хмурит брови.

– Между прочим, дорогой адмирал: вы меня совсем не поддержали, когда зашел этот неприятнейший разговор насчет религии. До чего ожесточенный, озлобленный человек! Воинственный, полный ненависти! Я знаю, что кое-какие его идеи вам близки, хотя, слава богу, не самые экзальтированные!

Улыбка дона Педро становится шире. Он берет руку библиотекаря и считает пульс.

– Возмутительны не сами идеи, а форма, в которой он их излагает. Идеи Брингаса, как бы дерзко они ни звучали, по сути своей кажутся мне верными.

– Боже правый…

Адмирал выпускает руку дона Эрмохенеса и поудобнее устраивается в кресле.

– Мне очень жаль, дон Эрмес… Однако в том, что касается религии, Брингас прав. На девять тысяч лиг, которые составляют периметр мира, не найти ни единого места, где предполагаемые приказы какого-нибудь бога не были обагрены кровью преступления.

– Да, но вы говорите о диких богах, которых создают себе невежественные дикари, не знающие культуры! На то и существуют просвещенные миссионеры, как в прямом смысле, так и в переносном. Только они помогают соединить истинность и необходимость веры с истинностью и необходимостью рационального мышления.

Адмирал насмешливо смотрит на своего приятеля. Он достает из кармана часы, сверяет время и подносит их к уху, проверить, идут ли они.

– Вы думаете, в наше время миссионеры кому-то помогут, дон Эрмес? Миссионеры что-то мне объяснят, и я начну поститься?

– Не будем об этом, дорогой друг.

Библиотекарь берет томик Горация, лежащий на ночном столике, и перелистывает страницы, однако не может сосредоточиться и в конце концов кладет книгу на кровать рядом с собой.

– Тем более в век прогресса и открытий, – внезапно подытоживает библиотекарь. – Взять хотя бы все эти племена, которые недавно обнаружили в Африке и на островах Тихого океана… Сперва понятие о справедливом боге, затем построение цивилизации, а в конце концов гармоничное сочетание различных идей. Нет ничего проще и ничего позитивнее.

Адмирал отрицательно качает головой – вежливо, но решительно.

– Диким народам, которые только что обнаружили, – спокойно говорит он, заводя часы, – в первую очередь нужен не миссионер, а геометр. Для начала кто-то должен растолковать им основные законы природы… Пусть сперва научатся складывать и вычитать числа, а уж потом перейдут к идеям. Физика и естественные опыты, пробы и ошибки – вот культ, которому должен служить свободный человек.

Снаружи ветер яростно сотрясает плохо прикрытые ставни. Адмирал с отсутствующим видом склоняет голову, словно погружаясь в мысли или воспоминания. Затем внезапно оживает, будто бы желая вернуться в настоящее.

– Если мы соединим железные опилки с серой и водой, то получим огонь, – говорит он. – Если шар скатывается и сталкивается с телами, которые встречает на своем пути, он передает им импульс, который зависит от его массы… Если корабль движется из пункта А в пункт Б, он отклоняется от заданного маршрута в соответствии с фактором С, состоящим из ветра и течения… Вот он, истинный катехизис! Только в нем и есть смысл.

– Да, но идея Бога…

Ветер завывает и грохочет ставнями. Дон Педро резко встает с кресла и делает три решительных шага в сторону окна.

– Это всего лишь способ замаскировать ту часть естественного закона, которую человек пока не может объяснить… Самое страшное – обожествление ошибки.

Произнося все это, он открывает окно и резким ударом захлопывает ставни. Лежа в постели, библиотекарь смотрит на него с удивлением.

– Карамба, адмирал… Вы с такой яростью все это говорили. И я не понимаю…