Артуро Перес-Реверте - Тень гильотины, или Добрые люди

– Достойнейший труд во благо испанского языка, вот в чем состоит наша цель, – продолжает он. – Вдумайтесь только: Сервантес, Кеведо, «Орфография», «Толковый словарь» и прочие труды Академии… Все, абсолютно все достойно наивысших похвал. Филантропия, патриотизм в высшем смысле этого слова… Но соваться в дебри современной философии – на мой взгляд, все равно что рубить сук, на котором сидишь. Вы со мной согласны?

– В каком-то смысле, – осторожно кивает собеседник.

Игеруэла удовлетворенно хихикает: он на верном пути.

– Все это не является компетенцией Ученого дома, – добавляет он, беря быка за рога. – Всему есть свои границы: сластолюбию, свободомыслию, а также человеческой гордыне. Эти границы – монархия, католическая церковь и ее неоспоримые догмы…

В этот миг Санчес Террон перебивает его, вздрогнув так, будто увидел змею.

– Опять вы про то, что презренным безбожникам место в тюрьме? Старая песня, дорогой мой. Я имею в виду вас и вашу шарманку. Дряхлые старикашки, зануды в париках, надвинутых до бровей, с длинными ногтями и в рубашках, которые меняют раз в две недели. Хватит, довольно!

Издатель благоразумно усмиряет свой пыл. Впредь он будет вести себя осмотрительнее.

– Простите, дон Хусто. Я не собирался ни обижать вас, ни спорить с вами… Ваши взгляды мне известны, и я их уважаю.

Но Критик из Овьедо завелся не на шутку:

– Да вы мать родную не уважаете, дон Мануэль… Вы настоящий фанатик, и все, что вам нужно, – побольше хвороста, чтобы спалить всех еретиков, как сотню лет назад… Вам нужны кандалы и трибуналы, и чтобы к каждому был приставлен духовник. Ваша газетенка…

– Забудьте о ней, в самом деле! Сегодня с вами говорит не воинственный издатель, а друг.

– Друг? Что за ерунду вы несете! Вы меня за дурака принимаете?

Они остановились возле паперти Сан-Фелипе, такой оживленной днем и пустынной в этот поздний час. Напротив виднеются запертые книжные лавки Кастильо, Корреа и Фернандеса. На каменных ступенях и в порталах магазинов спят нищие, прикрытые темным тряпьем.

– Я сражаюсь с врагами человечества, даже когда мне приходится заниматься этим в одиночку, – провозглашает Санчес Террон, указывая на запертые двери книжных лавок, словно призывая их в свидетели. – Единственные мои союзники – разум и прогресс. Мои идеи не имеют ничего общего с вашими!

– Согласен, – кивает его собеседник. – Я нападал на них – и в публичных выступлениях, и письменно, я это признаю. Случалось, и не раз.

– Кто бы спорил! В вашем последнем номере, не упоминая непосредственно меня…

– Послушайте! – Издатель решает идти напрямик. – То, что вот-вот произойдет, настолько серьезно, что я готов временно разделить ваши идеи, дон Хусто. В интересах, так сказать, общего дела. И прежде всего – ради достоинства Испанской королевской академии.

– Достоинство – не главная характеристика вашей писанины, дон Мануэль. Позвольте мне быть с вами откровенным.

Игеруэла вновь скептически улыбается:

– Сегодня я готов позволить вам все. Но, по правде сказать, мне кажется, что вам не чуждо некоторое фарисейство.

Санчес Террон резко поднимает глаза, он взбешен:

– Разговор окончен. Доброй ночи.

Литератор поспешно шагает, стремительно удаляясь. Однако Игеруэла и не думает отставать: он догоняет его и без лишних слов спокойно пристраивается рядом. Издатель дает ему возможность переменить свое мнение. В конце концов Санчес Террон сбавляет шаг, останавливается и смотрит на него.

– Ну и что вы предлагаете?

– Думаю, вы не хотите, чтобы идеи, изложенные в «Энциклопедии», превращались в балаган. Чтобы они ходили по рукам свободно и без ограничений. Коротко говоря, без вашего участия как посредника. Ваш «Словарь истины», например…

Уязвленный собеседник смотрит на него пристально, его взгляд высокомерен.

– При чем тут мой «Словарь»?

На устах Игеруэлы появляется волчья улыбка. Вот теперь он в своей стихии. Ему отлично известно, что Санчес Террон без зазрения совести обкрадывает философов, живущих по ту сторону Пиренеев.

– Не сомневаюсь, что это произведение единственное в своем роде. И, что немаловажно, оно испанское. К чему нам, испанцам, измышления презренных французишек? Даже с такими вещами, как «атеизм» и «заблуждение», мы отлично справимся сами… Не так ли?

В его голосе снова звучат ироничные нотки, но они не в силах поколебать каменное тщеславие философа.

– Что вы хотите сказать? – отзывается он.

Игеруэла непринужденно пожимает плечами:

– Предлагаю вам оливковую ветвь.

Санчес Террон смотрит на него растерянно, он скорее удивлен, чем рассержен.

– Вы хотите сказать, что у нас с вами может быть что-то общее?

Издатель показывает ему свои руки, повернутые ладонями вверх: он намекает, что ничего в них не прячет.

– Дорогой коллега, я предлагаю вам перемирие. Временный и плодотворный союз двух противоположностей.

– Ничего не понимаю. Можете объяснить поточнее?

– Эти двадцать восемь томов не должны появиться в Испании, вот что. И не должны пересечь границу. Мы обязаны сделать все возможное, чтобы никакого путешествия не было.

Санчес Террон несколько секунд смотрит на него молча, нахмурившись.

– Не представляю, как это устроить. – В его голосе звучит сомнение. – Академия уже уполномочила библиотекаря и адмирала. Они говорят по-французски, серьезны, исполнительны. Оба – добрые люди, как гласит протокол. Люди достойные, честные. Ничто не помешает им…

– Вы ошибаетесь. Я вижу множество возможных препятствий. И множество сложностей.

– Например?

– Это долгое путешествие, – отвечает Игеруэла с двусмысленной ухмылкой. – Чего только не встречается на пути: границы, таможни. А сколько всяких опасностей! И тут эта «Энциклопедия», осужденная церковью, отвергнутая множеством европейских королевских домов, официально запрещенная во Франции. Издатели продают ее тайно, подпольно.

– Ну и что? – перебивает его собеседник.

– Вам, дон Хусто, отлично известны споры и разговоры, которые ходили вокруг этого произведения в Испании. Изначальная позиция святой инквизиции и Государственного совета, вмешательство его величества короля, который, поддавшись дурным влияниям, одобрил эту идею…

– Что вам нужно? – Санчес Террон теряет терпение.

Собеседник невозмутимо выдерживает его взгляд.

– Ваша помощь для того, чтобы это путешествие не состоялось.

– И что от меня требуется?

– Видите ли, если за это предприятие возьмусь я один, все решат, что это дело рук ретроградов. Но, если в игру вступите вы, дело приобретет иной оборот. Мы сможем задействовать силы и ресурсы… Вы состоите в переписке с философами и французскими продавцами книг. Все это люди передовых идей. У вас друзья в Париже.