Колин Маккалоу - Цезарь, или По воле судьбы

Так и вышло. Неподалеку от истоков реки Сабис его ждал Дориг и десять тысяч конных воинов. С Цезарем был эскадрон эдуйских всадников и один из его новых легатов, Публий Сульпиций Руф. Поднявшись на холм и увидев внизу многочисленную кавалерию ремов, он ахнул:

– Юпитер, какое зрелище!

Цезарь усмехнулся:

– Хорошо смотрятся, а?

На ремах были плащи в ярко-голубую и темно-малиновую клетку с тонкой желтой полоской. Такого же цвета были и их штаны, а рубашки – темно-малиновые. Конники восседали на рослых, покрытых голубыми попонами лошадях.

– Я и не знал, что у галлов такие красивые скакуны.

– Это не галльские лошади, – объяснил Цезарь. – Ремы уже давно занимаются разведением италийских и испанских лошадей. Вот почему они приветствуют мое прибытие с таким ликованием и многократно заверяют в своей дружбе. Им приходится трудно, за их табунами охотятся все соседние племена. Отбиваясь от них, ремы превратились в прекрасных конников, но все же теряли много лошадей, так что им приходилось держать породистых жеребцов в настоящих крепостях. К тому же они граничат с треверами, которые с ума сходят по их скакунам. Так что для ремов мой приход стал подарком богов – я имею в виду приход Рима в Косматую Галлию. Таким образом, мы имеем отличную кавалерию, а я в знак благодарности послал к треверам Лабиена, чтобы тот нагнал на них страху.

Сульпиций Руф поежился. Он понимал подоплеку последнего замечания, хотя и знал Лабиена только по рассказам, ходившим в Риме.

– А что не так с галльскими лошадьми?

– Они низкорослые, ненамного больше пони. Малопригодны для таких великанов, как белги.

Дориг поднялся на холм, чтобы тепло приветствовать Цезаря, затем повернул свою кругломордую, длинногривую лошадь.

– Где Амбиориг? – спокойно спросил Цезарь, ничем не выдавая своей скорби.

– Поблизости от поля битвы его нет. Я привел рабов, чтобы сжечь и похоронить павших.

– Молодец.

На ночь они стали лагерем, а утром продолжили путь.

Амбиориг забрал своих мертвецов. В ущелье лежали лишь тела римлян. Спешившись, Цезарь жестом велел ремам и своему эскадрону оставаться на месте, а сам с Сульпицием Руфом прошел вперед. По его лицу текли слезы.

Первым они увидели обезглавленное тело в доспехах легата. Оно явно принадлежало Сабину, ибо Котта был намного крупней.

– У Амбиорига теперь есть голова римского легата, чтобы украсить дверь, – сказал Цезарь. Он, казалось, не замечал своих слез. – Нам тут радости мало.

Почти у всех убитых была отрезана голова. Эбуроны, как и многие другие галльские племена, как кельты, так и белги, имели обыкновение вывешивать эти жуткие доказательства воинской доблести у входа в свои жилища.

– Торговцы хорошо заработают на кедровой смоле, – продолжил Цезарь.

– На кедровой смоле? – переспросил Руф, который тоже плакал, находя странной эту бесстрастную беседу.

– Для обработки голов. Чем больше голов у двери галла, тем выше его воинский статус. Простые воины оставляют лишь черепа, но знать держит головы в кедровой смоле. Мы узнаем Сабина, когда увидим.

Вид мертвецов на поле брани не был в новинку для Сульпиция Руфа, но в своих первых сражениях он участвовал на Востоке, где все выглядело по-иному. Цивилизованно, как он только что понял. Он прибыл в Галлию всего за два дня до этого путешествия в смерть.

– А ведь их не зарезали, как беспомощных женщин, – сказал Цезарь. – Они отчаянно сопротивлялись.

Внезапно он остановился.

Он подошел к тому месту, где выжившие, без всякого сомнения, закололи себя. Их головы остались на плечах, эбуроны, очевидно, не осмелились приблизиться к ним, возможно из суеверного страха перед столь непонятным им мужеством. Умереть в бою – значит покрыть себя славой. Но убить себя после боя, во мраке ночи, – это ужасно.

– Горгона! – воскликнул Цезарь и разрыдался.

Он стоял на коленях возле убитого ветерана, обнимал недвижное тело, прижимался щекой к седым безжизненным волосам. Это не имело ничего общего со смертью его матери и дочери. Командующий оплакивал своих солдат.

Сульпиций Руф прошел дальше, пораженный молодостью поверженных храбрецов. Многие из них еще ни разу не брились. О, сколько скорби! Его взгляд перебегал с лица на лицо, надеясь отыскать хоть какой-нибудь признак жизни. И он нашелся в глазах пожилого центуриона, руки которого судорожно сжимали рукоять погруженного в его тело меча.

– Цезарь! – крикнул Руф. – Цезарь, здесь есть живой!

И центурион успел рассказать им об Амбиориге, Сабине, Котте и Горгоне, прежде чем отойти в иной мир.

Слезы все текли. Цезарь встал и огляделся:

– Нет серебряного орла, но он должен быть здесь. Аквилифер, умирая, отбросил его в гущу защищавшихся.

– Наверное, его подобрали эбуроны, – предположил Сульпиций Руф. – Они все здесь перевернули. И не тронули только тех, кто покончил с собой.

– Горгона знал, что их не тронут. Искать нужно здесь.

Растащив груду тел, они нашли штандарт тринадцатого легиона.

– За всю мою долгую военную бытность, Руф, я никогда не сталкивался со случаями уничтожения целого легиона, – сказал Цезарь, когда они возвращались к выходу из ущелья. – Я понимал, что Сабин – дурак, но не знал, что настолько. Он хорошо справился с Виридовигом и венеллами, и я счел, что могу на него положиться. А вот Котта, напротив, вел себя достойно.

– Ты не мог этого предвидеть, – сказал Сульпиций Руф, не зная, как следует реагировать.

– Да, не мог. Но дело не в Сабине, а в Амбиориге. Белги обрели сильного предводителя, который должен был одержать победу надо мной, чтобы показать остальным племенам, что он способен возглавить их. Как раз сейчас он принюхивается к треверам.

– А не к нервиям?

– Они не воюют верхом, что необычно для белгов, а Амбиориг – прирожденный командир конницы. Нет, ему нужны треверы. Кстати, как ты держишься в седле? Можешь совершить долгую поездку?

Сульпиций Руф смутился:

– Я не так вынослив, как ты, Цезарь, но сделаю все, о чем ты попросишь.

– Отлично. Сам я должен остаться здесь, чтобы провести обряд погребения. У большинства мертвецов нет головы, и, значит, у них могут возникнуть проблемы с Хароном. К счастью, я – великий понтифик и у меня есть возможность, заручившись согласием Юпитера Всеблагого Всесильного и Плутона, заплатить Харону разом за всех.

Это было очевидно. Обезглавленный римлянин не только лишался звания римского гражданина, но и не мог оплатить переправу через реку Стикс, ибо монетку, назначенную перевозчику, клали усопшему в рот. Нет головы – нет монетки, а это означало, что тень умершего не достигнет подземного царства и будет неприкаянно бродить по земле, не находя пристанища и приюта. Незримый скиталец подобен живому умалишенному, которого кормят и одевают сердобольные люди, но никогда не приглашают остаться и погреться у домашнего очага.