Ине Лоренс - Непокорная [litres]

– Так точно. Позже я предоставлю вам план, с помощью которого вы сможете найти этот дом. Там вы получите дальнейшие указания. Однако поторопитесь: время ограничено.

– Пан Рафал, но вы ведь сами говорили, что я прибыл раньше, чем вы ожидали. Как в таком случае время может быть ограничено? – удивленно спросил Адам.

– Именно стремительность позволит нам получить преимущество. Чем раньше мы справимся, тем быстрее король сможет приступить к действиям. То, что мое послание так быстро вас достигло, знак от Пресвятой Божьей Матери. Она проявила к нам благосклонность, и теперь, мой друг, мы ринемся в бой под Ее знаменем. – Рафал Данилович подошел к Адаму и положил руки ему на плечи: – Король на вас рассчитывает, не забывайте об этом!

Адам прищурился. Похоже, предложение, которое сделал ему Станислав Сенявский, достигло ушей Яна Третьего, и теперь король пытался приблизить его к себе. «Куда приведет этот путь? – спросил себя Османьский. – К славе, чести и богатству? Или же мне снова придется взять на себя командование на далекой границе и я рано или поздно пожалею о том, что отклонил предложение знатных родственников? Нет, я не раскаюсь в этом; слишком уж много страданий Сенявские причинили моей матери». И Адам задумчиво погладил рукоять сабли.

– Куда бы ни отправил меня король, я буду сражаться за него!

– Отлично! Возьмите с собой обоих внуков Выборского. Говорят, под вашим командованием они стали хорошими воинами.

Адам спросил себя, от кого Данилович мог получить это известие. Большинство подчиненных Османьского не умели писать и не интересовались политикой. Может, Даниловича информирует Игнаций Мышковский или Добромир Капуста? Королевский советник вполне мог послать в крепость одного из них, чтобы быть в курсе действий Адама.

Османьский понимал, что ему прямо сейчас следовало бы признаться в том, что на самом деле Ян Выборский – это Йоанна, а точнее Йоханна фон Аллерсхайм. Однако прежде чем раскрыть секрет этой девушки Даниловичу, Адам хотел поговорить с ней, поэтому решил пока держать язык за зубами.

Советник дал ему еще несколько указаний, снова призвал действовать быстро и попрощался. Адам, одетый как еврей, вышел на улицу, забрался в повозку и покинул усадьбу вместе с трактирщиком.

Тем временем в лагере Азада Джимала дочь Исмаил-бея стала все чаще ловить на себе пристальный взгляд слуги Назима; казалось, он преследовал ее повсюду. Хоть до сих пор у него и не было возможности приказать ей обнажить грудь, Мунджа знала: он ожидает подходящего момента. Девушка каждый раз содрогалась от этой мысли, но если Назим расскажет хану о том, что она помогла сбежавшему пленнику, Мундже, ее отцу и Бильге не удастся избежать расправы. Азад Джимал доказал, что способен на многое, приказав ослепить мужчин, стоявших на страже в ночь, когда сбежал молодой поляк.

Несколько дней назад прибыл посланник хана Мурада Герая, возглавлявшего крымских татар, и с тех пор в лагере царило волнение. Ходили слухи о войне и долгом походе, который принесет богатую добычу. Теперь Азад Джимал роптал еще больше, ведь в битве с Османьским он потерял многих воинов. Поэтому он мог предложить Мураду Гераю лишь небольшое войско, и, следовательно, ему приходилось рассчитывать на меньшее влияние и меньшую долю добычи.

Именно этим Исмаил-бей объяснял дочери плохое настроение хана. Даже он больше не осмеливался являться к Азаду Джималу без приглашения, поэтому бóльшую часть времени проводил в своей юрте. Мунджа была рада этому, ведь, пока ее отец был рядом, Назим не смел к ней приближаться.

– Против кого направлен этот военный поход? – спросила девушка.

Исмаил-бей беспомощно развел руками:

– Это известно одному Кара-Мустафе. Даже султан может не знать, что задумал великий визирь.

– Но это же невозможно! – изумленно воскликнула Мунджа. – Все, даже Кара-Мустафа, подчиняются султану!

– Верно. Но все преемники Османа и Сулеймана Кануни доверяли исполнительную власть своим великим визирям. Поэтому Кара-Мустафа может делать все, что захочет, пока ему сопутствует успех. Однако если он потерпит неудачу, султан Мехмед Четвертый отправит ему шелковый шнурок. Как бы я хотел, чтобы это произошло! Но ты не должна никому об этом говорить.

Исмаил-бей улыбнулся дочери. «Она изменилась», – подумал он. Похоже, Мунджа плохо переносила суровую степную жизнь, и теперь Исмаил-бей еще больше сожалел о том, что Кара-Мустафе удалось изгнать его сюда. При дворе хана Мурада Герая он мог бы повлиять на ситуацию, но Азад Джимал был необразованным жестоким варваром.

– Я никому ничего не скажу, – ответила Мунджа и с тревогой посмотрела на Назима.

Исмаил-бей заметил это и прищурился. Что-то не так с его дочерью и этим рабом. Уже несколько дней его преследовало странное чувство, но он не знал, чем это объяснить. Сперва Исмаил-бей подумал, что пробуждающаяся женственность Мунджи заставляет ее вести себя неподобающе в присутствии Назима, но теперь отцу казалось, что она его боится. Продолжая разговор, он тайком наблюдал за слугой.

Лицо Назима выражало то удовлетворение, то напряжение. Он несколько раз улыбнулся, как будто подумал о чем-то приятном. При этом он раз за разом поглядывал в сторону Мунджи.

– Что ты будешь делать, когда Азад Джимал выступит в поход со своими воинами? – спросила Мунджа у отца.

– Я должен буду отправиться вместе с ними.

– Ты оставишь меня одну?! – воскликнула девушка в панике, но затем сказала себе, что Назим уйдет в поход вместе с ее отцом, и успокоилась.

Перед Исмаил-беем возникла дилемма. Он не мог покинуть Мунджу здесь. Но если он возьмет дочь с собой, ей придется на собственном опыте узнать, что такое грязь и лишения военного похода.

– Я молю Аллаха, всемогущего и всевидящего, чтобы наш любимый султан вспомнил обо мне и вызвал меня обратно в Константинополь, – ответил Исмаил-бей с улыбкой, которая указывала на его сомнения.

– Дай бог, чтобы так и произошло! – Мунджа хотела перекреститься, как учила ее мать, но не решилась сделать это в присутствии отца.

Исмаил-бей любил ее, но наверняка не потерпел бы такого явного предпочтения христианской веры.

Они продолжали обсуждать возможные цели военного похода, при этом Исмаил-бей больше думал о Московии и о том, что будет мобилизовано большое количество татар, а Мунджа про себя молилась о том, чтобы эта война велась не против Польши, родины ее матери и молодого человека, которому она тайком приносила воду и еду. Поймав себя на этой мысли, девушка поджала губы. Если бы не этот незнакомец, Назим ни за что не отважился бы вести себя с ней столь нагло. Однако Мунджа тут же стала на защиту поляка. В конце концов, его привезли в лагерь как пленного, и он не просил ее о помощи. Если кто и виноват в сложившейся ситуации, так это она сама – а также Назим.