Наталья Соловьева - На берегу Тьмы [litres]

Затопив вторую печь, Катерина перенесла Глашу на кровать – она, несколько раз чихнув, повозилась и снова заснула, не подозревая, какое испытание выпало на долю ее семьи.

Посередине комнаты возвышался большой круглый резной стол. «Наверное, из усадьбы, – подумала Катерина. – Хорошо, что мебель осталась от бывших хозяев, а то так бы и спали покатом на полу». Все любимые вещи сгорели, включая резную колыбель, в которой выросли двое сыновей. Но Катерина не сожалела о пропавших вышитых с любовью подушечках, стеганных ее рукой одеялах, вязанных крючком подзорах – словно их не существовало. Она радовалась, что муж и дети живы, и, сдерживая слезы, старалась не думать об Агафье, которую им предстояло похоронить. Об Агафье, которая многие годы жила рядом, которая принимала и помогала растить детей. Катерина знала, что сейчас не время горевать, она не имела права поддаться чувствам. Самое важное на сегодня было – накормить семью и сделать так, чтобы они не замерзли.

Сейчас, находясь в этом сыром, неприветливом, загаженном мухами и мышами доме, Катерина почувствовала в себе силу, словно она прежняя, та, которая возникла в ней во время войны, вернулась.

В дальнем углу кухни была дверь, ведущая, как догадалась Катерина по следам навоза возле нее, во двор. Катерина зажгла керосиновую лампу, забытую кем-то на обеденном столе, и толкнула дверь. Она оказалась на возвышении, где хранился хозяйский инвентарь – ступа, ведра, корыта, квашни. Здесь же, в самом конце помоста, пряталась узенькая, обклеенная газетами, дверца в туалет. Катерина спустилась на несколько ступенек на земляной пол и осмотрела двор, разделенный на несколько загонов: для кур, овец, свиней, лошадей и, наконец, для коров; в дальней части двора располагались ворота, чтобы выводить скот, а также окошко, чтобы выбрасывать навоз. Была и еще одна дверь на улицу – выносить инвентарь, – здесь дожидалась весны борона. В этом доме жил грамотный, деловитый хозяин: спасибо тебе, где бы ты ни был…

Закончив осмотр двора, Катерина, исполненная решимости, вернулась в дом, за работу. Александр, который, дай Бог, должен был пригнать оставшийся скот, еще не приехал, а Коля, оставленный всеми, забавлялся тем, что пальчиками давил о стекло просыпающихся зимних мух. К мышатам вернулась их черная хвостатая мать, но, увидев Катерину, юркнула в дыру в стене. Катерина брезгливо подцепила гнездо совком и вынесла мышат во двор и пристроила их в курином гнезде: «Глядишь, не замерзнете здесь – сегодня, даст Бог, придет корова, лошади – согреют вам тут».

В печи уютно трещали дрова. Катерине показалось, что здесь уже не так холодно и противно. Подумала, что, может быть, они еще смогут стать счастливыми в этом доме, как не получилось там, на хуторе?

Агафью, вернее то, что осталось от нее на пепелище, похоронили рядом с тифозными. Отпевал ее отец Ефрем.

«Из-за меня Агаша погибла, я виновата, – корила себя Катерина. – И они тоже, безвинные, из-за меня пострадали», – плакала она над могилой, куда погребли Глашку с дочерью. Ведь если бы Катерина не мечтала о большем, согласилась тогда выйти за Митрия, ничего бы не случилось, все они остались бы в живых.

«Господи, накажи меня, но только не детей моих!» – думала Катерина по дороге домой. Мрачный Александр стремительно шагал с кладбища, молча, нахмурившись, словно убегая, не желая больше оставаться с мертвыми. После потери дома ходил насупленный и ни с кем не разговаривал. Это тяготило Катерину, но она не знала, что сказать, как подступиться к мужу и стоит ли это делать. Горе опустошило ее. Катерина чувствовала усталость и безразличие – не могла больше поддерживать видимость благополучия, притворяться.

На следующий день после похорон Сандаловы отправились к самому зажиточному крестьянину Бернова – Пантелеймону – обменять обручальные кольца и золотые часы, которые достались Александру от отца и уцелели, на сено и зерно. Семья у Пантелеймона была большая, много сыновей, которых он по скупости своей не отделял. За счет этого удавалось держать много земли и справляться с продразверсткой.

С Пантелеймоном отношения не сложились еще со времен, когда Александр был управляющим у Вольфа. Пантелеймон считал себя независимым, на барина ни он, ни его сыновья работать не нанимались, но норовили взять, что плохо лежало: в барский лес как будто ненароком заехать, дичь пострелять, кусок луга скосить, а потом сказать, что бес попутал. Много Александр с ним разговоров имел, и вот теперь от этого хитрого мужика зависело, не погибнут ли Сандаловы с голоду. Александр знал, что Пантелеймон заартачится, поэтому взял с собой Катерину – плакать.

По дороге наконец заговорил:

– Все потерял: дом, землю – теперь ее наверняка растащит община – все, ради чего стоило жить! Все, что имело для меня смысл. А что теперь? Чужой дом, и то даже не весь. Сколько скота погибло!

– И Агафья тоже, – напомнила Катерина. – И нам с этим жить, она погибла из-за нас.

– Она погибла из-за твоей глупости! – вскипел Александр. – И из-за твоей дуры-сестры! И я тоже болван – не надо было прятать этого мерзавца от банды, сразу выдать его – и дело с концом. А я сестру твою пожалел. И чем теперь обернулась моя жалость? Все ты! И-и-ых!

Катерина молчала. Муж был прав, из-за нее потерял мечту – жить своим трудом на своей земле. Что тут скажешь? Но почему-то все равно от этих слов было обидно. Катерина скорбно брела за Александром, в чужих стоптанных валенках не по размеру, накинув надорванный тулуп с чужого плеча.

Вспомнила о кольце, которое ей подарил Николай. Всегда носила его в маленькой ладанке на шее. Сказать Александру? Поверит ли? Ведь справедливо, если после всего муж сбережет золотые часы, которые дороги ему, а она отдаст то последнее, что осталось.

Пришли к Пантелеймону. Тот долго, со смаком, отпирался:

– Ничего нам не надо, никакого золота. Своего хватает.

Потом не выдержал и добавил:

– Вот видишь, как судьба-то повернулась, управляющий. То я к тебе ходил, пощадить просил, а тут и ты ко мне заявился – чуть не на коленях стоишь.

Александр молчал. Катерина видела, что, внешне спокойный, в душе он кипит. И будь его воля, давно бы послал Пантелеймона куда подальше и не позволил бы себя унижать.

– Я слышала, сын твой скоро женится, – вмешалась Катерина, – пригодятся кольца-то. Такого золота сейчас нигде не найдешь. А сена и зерна у тебя навалом. Уступи, Пантелеймон!

Грузный Пантелеймон засопел. Он, конечно, хотел эти кольца, но не подавал виду и не мог упустить возможности поквитаться с Александром.

– Это всего лишь кольца, – сказал Александр, когда Катерина сняла и протянула ему свое обручальное кольцо. – Они ничего не значат.