Валерий Туринов - На краю государевой земли

Появилась здесь и бабка Фёкла и давай бить всех по ногам клюкой, расталкивать казачков, пролезла вперед.

Казаки в хохот: «Фёкла, тебе есть прибыток, дело!.. Зашептывай! Да не зашиби, по темноте, его еще раз-то! Ха-ха-ха!»

— У-у, пустельга, бесовщина!.. Хари-то, хари!.. У-у!..

Карька ощетинилась, взлаяла на нее: «Гав, гав!» — будто ворчала: «Фу-фу, нечистый принес!» Она забегала вокруг кости: уворовать хотят, отнять, свое, выслуженное… «Гав, гав!» Ощерилась, отбиваясь от пьяных казаков, поволокла кость за амбар.

— Тащи, хорони!..

На дворе крики, гогот. Кто-то уже заглядывает в Ефремкины амбары.

Ефремка заволновался: «Эй, вашу…! Казаки, куда, куда! Не лезь туда! Нет дела там! Взял своего и вали со двора!»

— Все, все, Даша, ничего!.. Оклемается! — засуетился Пущин около Федьки и жены.

Казаки, горланя, повалили со двора. И по острожку, среди ночи, ударились в гулянку, совсем как на Святки.

Это падение не прошло бесследно для Федьки. И все началось у него сразу же…

Стояла ночь, но на дворе было светло. В прорубленное под потолком оконце в избу Пущиных заглянула большая полная луна и прозрачным столбом уперлась косо в пол. Мягкий белый свет стал пробиваться серебристой пылью в глаза Федьки и в голову, полез во все закоулки мозга…

Федька поднялся, бесшумно и легко сполз с печки и поплыл над полом на чей-то странный зов, исходящий из этого прозрачного столба… Он подплыл к нему, коснулся его руками, но там было пусто… Он коснулся его еще раз, еще… Свет, обволакивая его руки, заскользил, как вода, между пальцами. А он стал что-то перебирать и ловить там: теплое, гладкое, погружался туда, как в сыпучий песок… Он беззвучно засмеялся и потянулся вперед, готовый вот-вот кувыркнуться куда-то…

Дарья, чутко спавшая, проснулась от легкого шороха его ног, вскочила с постели, подбежала к нему и тихо, дрожа, спросила: «Ты что, родненький?»

Федька открыл рот и вяло промямлил: «Я хочу… Хочу туда, туда». И снова потянулся на этот зов, в этот серебристый столб…

Проснулся и Иван, помог Дарье уложить сына опять на печку. Тут же рядом он лег и сам, чтобы Федька ненароком не скатился на пол, буркнув жене, чтобы она завтра же сходила к бабке Фёкле.

Фёкла пришла к вечеру. Она сняла у порога телогрею и села за стол. Дарья подала ей шаньги с творогом и медовуху. Медовухи Фёкла не коснулась, а шаньги аккуратно завязала в платок и спрятала в суму: «Апосля… Чичас негоже», — многозначительно ответила она на молчаливый вопрос Дарьи.

Федьку уложили на кровать. Он глянул на неуклюже серьезничавших взрослых и хихикнул. С печки, хихикнув, отозвалась Варька.

Шептуха подошла к нему, поводила ладонью над его головой. Заметив, как быстро и растерянно забегали у него из стороны в сторону глаза, она уверенно объявила: «Перехид у него, матушка!»

— Ой ты господи! — всплеснула руками Дарья, испугавшись чего-то.

Перехида она страшилась с детства, с того времени, как болел корчами и умер ее младший братишка. И она боялась до ужаса этого слова, не зная и до сей поры, что это такое. Но то было что-то страшное, темное, своими глазами насмотрелась.

— Ты что сомлела-то? — воззрилась Фёкла на нее. — Вот намедни к Мезене кликали. Так там же была угрюмая скулка, а это тебе не перехид…

Она порылась в суме, достала из нее суровую черную нитку, распустила ее и снова подошла к Федьке.

— Ты, милок, лежи и молчи. А мы с твоей маткой будем ладить тебя.

Что-то бормоча себе под нос, она намотала нитку на палец, кольцо в кольцо, отгрызла зубами у нее кончик и снова распустила.

— Ну, давай, что ли, Даша?

Дарья кивнула головой, придвинулась ближе к постели.

Шептуха смерила ниткой рост Федьки, с головы до пят, завязала на нитке узелок и подтолкнула в бок Дарью, которая зазевалась, наблюдая за ней.

— Ты что — забыла, чё я тебе сказывала-то!

— Ах, да!.. Что делаешь?

— Испух-переполох сымаю, — проскрипела Фёкла, смерила теперь по плечам Федьку и завязала другой узелок.

— Что делаешь? — снова спросила Дарья ее.

— Испух-переполох сымаю…

Дарья подозрительно глянула на шептуху.

— Да ты же говорила, перехид, а лекаришь переполох!

— А что перехид, аль переполох, все едино… С испугу у твоего!

Дарья прикусила язык, не зная, то ли верить Фёкле, то ли нет. Мужики-то сказывают, что она в бражку воды подливает. Такая и обмануть может…

Шептуха смерила Федьке голову, руки и ноги, каждый раз завязывала на нитке узелки, а Дарья спрашивала ее одно и то же.

А Федька лежал в сладкой полудреме и глядел на Машу и Варьку. Те стояли тут же, рядом. Варька как открыла рот, уставившись на эту непонятную возню взрослых, так и замерла.

Притихли и Пущин с Васяткой. Иван, для строгости, хмурил лоб, как было положено хозяину. А Васятка сосредоточенно строгал подле печки ножом какую-то палку.

Фёкла промерила всего Федьку, отступила от кровати, и в полутемной избе зашелестел ее громкий шепот:

— Выходи, переполох, с головы, с костей, с мозгу, с русых волос, с белого лица, с твоего сердца! Я заклинаю тебя на очеретах и на болотах, на густых лесах, где люди не ходят и человечий глаз не заходит!..

В избе, при последних словах шептухи, стало жутко.

И Васятке показалось, что кто-то на самом деле с легким шорохом покинул ее, ушел куда-то, в неизвестность. И он прислушался, занеся руку с ножом над уже готовым, маленьким осиновым колышком.

Фёкла подняла руки и, пугая кого-то, трижды взмахнула длинными костлявыми пальцами над Федькиной головой: и тот сразу же провалился в знакомый серебристо-белый туман…

Постояв с минуту в полной тишине, Фёкла скрутила нитку с узелками, подошла к двери и засунула ее в маленькую дырочку в глухом дверном косяке. Ту просверлил Пущин на высоте роста Федьки, которого перед тем измерили, приставив к этому косяку. Фёкла взглядом показала Васятке на эту дырочку. И тот скоренько, раз, раз…, забил туда колышек. Затем он отломил у него кончик, торчавший из косяка, и бросил его в печку… На двери, на высоте роста Федьки, от колышка осталось едва заметное пятнышко.

— Как сей рост он перерастет, так из него переполох уйдет, — заговаривая колышек, пробормотала шептуха и, для верности, три раза плюнула на него.

Она отступила от двери, подошла к Дарье:

— Ну, вот и все, милая!

В избе все сразу оживились. Варька закрыла рот, поковыряла пальцем в носу, размышляя о чем-то, затем быстренько вскарабкалась на печку. Оттуда, сверху, из-за чувала, высунулась ее мордочка, совсем как у белки из дупла, с любопытством взирая на странности, происходящие в их избе.

— Ты когда зайдешь за ячменем-то? — спросила Дарья шептуху.

— Да хоть сейчас! — заторопилась та и мигом подхватила суму, стоявшую подле кровати. — Вот я уже и приготовила!