Валерий Туринов - На краю государевой земли

— Ну, наконец-то! — обрадовался Пущин и обнял Васятку. — Мы уж думали: попадете к ним в руки, придется менять на Кызгу!.. Слава богу, пронесло!

Обескураженный своим походом, Бурнашка потряс в руках перед его лицом тощей связкой соболишек, подчерненных, негодных в государеву казну.

— И за этим тащились сюда?! Не-е, я чего-то не понимаю! На что Хрипунову вот это?

— Это для начала, — сказал Пущин. — Приучить их надо, лаской, как велит государь.

— Какой лаской? Номча их приручил! Ободрал — до нас!

— Государь велит — значит надо! — парировал Пущин. Он еле сдерживался от приступа ярости, от провала со сбором ясака, который пришлось силой выбивать из каждого улуса…

День прошел спокойно. А ночью на той стороне реки, в стане телеутов, замелькали огни. Их было много, сотни, они рассыпались светлячками. И к реке с воинственными криками двинулся огромный поток огоньков, переливаясь как живой. Вот он докатился до берега и пошел через реку, прямо на острожек.

Засветилась огоньками и киргизская сторона. И служилые в острожке забегали, захлопотали.

— А ну тряхните этих… шайтанщиков! — приказал Пущин пушкарям.

Те прицелились было по гудящей осиным роем орде, как вдруг вой разом оборвался, и огоньки замерли посреди реки, словно ордынцы пристыли там ко льду.

Пушкари растерялись, не понимая, что творится на реке и куда вообще-то стрелять…

Баженка подскочил к Пущину, который возился с пушкарями, выглядывая цель.

— Иван, да стреляйте, стреляйте же!

— Куда, зачем?!

Сотник и атаман забегали около пищалей, стали ругаться между собой и с пушкарями.

— Стреляйте же! — заорал атаман на пушкарей. — Пусть там хоть сам дьявол прет! Стреляйте!..

— Куда, куда! — обозлились на него пушкари. — Вдарим в белый свет, как в копеечку! Потом сколько время-то уйдет на зарядку! И глазом не моргнешь, как орда будет тут как тут! Ударится об острог! Помнет ведь, помнет!..

Казаки и стрельцы пялились на реку, протирали глаза, пытались разглядеть, что же происходит там.

К Пущину подскочил Васятка:

— Дядя Ваня, дядя Ваня!

Пущин оттолкнул его, когда он стал дергать его за рукав шубы:

— Отстань!

— Дядя Ваня — они бросили факелы! — вскричал Васятка, видя, что сотник не слышит его.

И Пущина сразу словно кто-то саданул по голове чурбаком…

— Батя, вон они, вон! — завопил Федька, показывая на реку, где на сером фоне неясно шевелились какие-то черные тени: много, очень много, и совсем близко.

— Мать честная! — вырвалось у Важенки, и он кинулся к казакам, закричал на них:

— Стреляй, стреляй! Туда вашу…!

Казаки и стрельцы засновали подле стены, вглядываясь в темноту ночи.

Пущин бросил теперь уже бесполезных пушкарей и заметался между стрельцами, стал показывать на тени, которые стремительно приближались к острожку. Казалось, вот-вот они полезут уже и через стену.

«Цок, цок!» — зацокали стрелы, втыкаясь в бревна острожка, засвистели над головами.

И это сразу же вывело всех из замешательства.

— Ох, ты!.. Подошли, подошли! — взвыл кто-то в темноте, и тут же один за другим загрохотали самопалы. И пошло, пошло, острожёк наполнился гарью и едким запахом селитры.

Острожёк огрызнулся огнем. И кочевники побежали от самых его стен, осыпав их градом стрел.

Утром Пущин и Баженка собрали стрельцов и казаков на сходку. Те сначала говорили, потом скатились на крики, ругань, разбирали, кому-де нужны вот эти трухлявые соболишки, если тут потеряешь жизнь. Пользы: ни государю, ни воеводе, ни себе. Не уйдут киргизы просто так, караулят, чтобы показались за стенами. Против конных-то. Да их же десяток на одного нашего.

— Товарищи, посидим, посмотрим, как поведет себя степняк. Помыслим, что делать, — предложил Пущин. — Время есть, запасы тоже…

— Сотник, а как насчет того! — выразительно пощелкал Федька Дека пальцем по горлу. — Помрем ведь, сидя, от тоски!

— Ты от иного помрешь, — сказал Пущин и, заметив, как, выжидая, уставились на него служилые, добродушно осклабился:

— Из осады выйдем — водка за мной!.. Так что терпи — служба!

— Сургутский, а ты молодец! Ха-ха-ха! — захохотали казаки. — Здорово воеводишь!.. Это тебя Баженка, стало быть, подсмолил тут без нас!

— Вас бы, замокревших, самое дело подсмолить! — шутливо бросил Баженка казакам и погрозил им кулаком:

— Только сейчас, на сторожах, не спать! И смутки меж себя не чинить!

Потерпев поражение на ночном приступе, степняки одумались и уже не бросались оголтело на острожёк. Взять его оказалось не так-то просто, несмотря на малочисленность защитников. Обживаясь, они поставили шалаши. И потянулись долгие дни неясного ожидания. Так прошла неделя, за ней еще одна. В острожке стали привыкать к постоянному шевелению в становищах кочевников и тоже зажили своими заботами.

Долго сидели в осаде служилые, очень долго. На десятой неделе, в конце марта, на Благовещение, погода выдалась с утра солнечной. Блестел, отражался, слепил глаза и громко хрустел под ногами крепкий зернистый наст. Он был такой, что в иных местах его не пробить было и палкой.

Из острожка выкатились на лыжах стрельцы и ходко побежали к становищу киргизов, дымившему кострами. За ними вышла полусотня казаков, затем еще одна и еще, и развернутыми цепочками они побежали все туда же, на степняков.

Киргизы увидели их, бросились к лошадям, засновали по становищу, стали собираться сотнями вокруг ясаулов.

Стрельцы подкатили к ним на выстрел и ударили по ним из самопалов. Киргизы сунулись было навстречу им, но были сбиты с лошадей выстрелами подошедших казаков. Затем грохнул еще залп и еще. И в становище все смешалось. Нахлестывая лошадей, степняки бросились бежать. Их лошадки заскакали по насту, проваливались, обдирали в кровь лодыжки. Под ржание коней, крики, визг и суету, лучники Номчи стали валиться в снег вместе с лошадями, бросали их и бежали врассыпную подальше от тесноты, устроенной стрельцами и казаками. А вслед им ударили еще залпы и еще, да по тем, кто еще стоял и сопротивлялся.

Русские ворвались в становище. Поджигая на ходу шалаши, они прошли по нему, повязали тех, кто еще не успел убежать, и двинулись по широкому вспаханному сотнями копыт снежному полю. Отряд Пущина прошел немного по следу беглецов, резко свернул в сторону, вышел на берег реки, спустился на лед и направился вниз по Томи: домой, скорее домой, к родному городу.

Над отрядом еще долго в тот день носился возбужденный говорок, слышались взрывы хохота служилых, захмелевших от успешного прорыва из осады. Взвинченные стремительной схваткой, они шли, как на рысях. Усталости не было, они не останавливались, только бы оторваться от возможного преследования. За собой они тащили на нартах готовые, забитые картечью пушчонки.