Валерий Туринов - На краю государевой земли

— Зойку я встретила тут, на днях, — добавила Дарья, подумав, что, может быть, это, как память о Васятке, будет приятно ему.

Зойка жила в избенке на отшибе, где когда-то жил Евсейка, непутевый человек. Жила она со своим мужем Данилкой Анисимовым, который сначала сватался было к Варьке.

Встретив ее как-то, Дарья мысленно охнула и чуть было не прослезилась, заметив ее потухший взгляд. Да, та стала баба-бабой. А давно ли ходила в девках… Настюха-то, ее подружка, до сих пор цветет, добреет пухнет, куча детей уже, мал мала меньше. У Зойки же что-то не видно и незаметно, чтобы брюхатилась. А уже который год за Данилкой… Неладно все вышло у девки, неладно. Эх! Васятка, Васятка! Что же ты наделал-то? Сам сгинул и девку сгубил!..

«Поговаривают, в монастырь собирается… И Данилка ее не против. Тому ведь тоже дети нужны… А где он, монастырь-то? Это же до Тобольска надо идти… А может, она и будет первой монашкой тут?»

Зойка, почему-то перекрестившись, низко поклонилась ей, глянула на нее своими огромными впалыми глазищами, с темными следами печали.

И они разошлись, унося каждая в своем сердце память об одном и том же человеке.

Прошло семь лет. Наступил 1628 год. В степи, на юг от Томска, в верхнем Приобье начались подвижки кочевников. Там подросли и оживились Кучумовичи, внуки хана Кучума. И степь откликнулась на это…

Аблайгирим подъехал с калмыцкими нукерами к кочевому становищу джагатского мурзы Тарлава, когда уже во всю разгулялся знойный летний день.

Парило. И над степью, над солончаками, мерцало и переливалось голубоватое марево. За кучкой юрт, стоявших посреди плоской равнины, металлическим блеском отливало небольшое степное озеро. За ним, вдали, виднелось еще одно, а там, если проехать, еще и еще. Они были мелкие, крохотные, обильные рыбой и птицей, поросли камышом.

У войлочной юрты с конскими хвостами на высоком шестке, знаком власти мурзы, Аблайгирим и его сын Кучук спешились. Спешились и нукеры, и его два ясаула. Те самые, которые были всегда при нем, не покидали его вот уже более трех десятков лет.

«С тех самых дней!»…

И у Аблайгирима мелькнуло расплывчато лицо деда, хана Кучума, когда он видел его в последний раз.

«Каким он был в молодости? — подумал он. — Говорят, сильным, храбрым. К концу жизни обмяк, округлился: от поражений, измены ближних, когда-то верных карачеев и ясаулов». [63] Карачи (карачеи) — в узком значении — главы (бии, князья) знатнейших крымских родов: Ширин, Барын, Аргын, Кипчак, Мангит (Мансур), Седжеут. В более широком смысле карачеями назывались вообще «ближние» люди крымского хана. Карачеи были также в Казани, в Большой Ногайской орде, в Касимове и в Сибирском ханстве. Ясаулы — личная охрана хана.

Да и сам он уже начал стареть. Он это чувствует, на коня-то взлетает уже не так легко. Тридцать семь зим прожил, нос крупный, как и у деда, стал загибаться крючком…

«Седина появилась», — заметил он как-то…

От границ кочевий Тарлава, поделивших невидимой чертой на куски степь, его и его калмыцких нукеров сопровождали люди мурзы.

«Добрые воины, — подумал он и невольно заметил, что у мурзы были не только его люди, но и телеуты Абака. — Зачем бы?»…

Тарлав встретил его подле юрты. Гонец от Абака уже предупредил его о приходе Аблайгирима на эти земли, и он вышел навстречу ему.

Аблайгирим соскочил с коня, бросил повод уздечки в руки ясаулу и подошел к Тарлаву.

— Здоров ли твой скот! — приветствовал он мурзу.

— Хвала аллаху, здоров! — ответил мурза, слегка поклонился ему; из-под припухлых век у него блеснули темные глаза, прошлись по гостю.

Тарлав оказался старше его, гладкий телом, медлительный и важный, с плоским круглым лицом и длинной реденькой бородой. Он справился у гостя, доброй ли была у него дорога, затем степенно отвел в сторону полог юрты и пригласил его к себе.

Аблайгирим с Кучуком и ясаулами вошли в юрту и поклонились старому и слепому отцу мурзы. Тот, неподвижно сидя на кошме, обшарил их пустыми бесцветными глазами.

Завернув сюда, к джагатам, Аблайгирим не особенно-то рассчитывал на Тарлава. У того, как ему донесли, было мало людей, не то что у его тестя, телеутского князя Абака. Но тот, не отказывая ему явно в помощи, только обещал прислать сотню лучников.

«А что это?! С этим ли воевать острожки московитов!» — обозлился Аблайгирим, когда и джунгарский хан Кара-Хула пожалел воинов, дал мало, слишком мало…

И вот теперь он таскается по степи, клянчит воинов. Пришел на поклон даже к джагатам, вот к этому мурзе… Но куда денешься — приходится. Нет силы у него.

«Дед растерял! — снова заскребла его горькая мысль, что ему ничего не досталось от когда-то громадных владений деда. — Московский забрал! Чтоб ему!.. Алчный, как гиена!»

Он мельком окинул взглядом жилище мурзы, оценивая, как тот живет: богато ли. И что от него можно получить? А если беден — то и просить смысла нет.

Юрта была неказиста. Посреди нее, в ямке, на трех камнях торчал котел. Он был пустой. В нем ничего не кипело и не булькало. Напротив двери, за очагом, были видны большие, плетеные из тонкого ивняка короба, чем-то наполненные. Они пузырились, раздутые и ободранные в кочевых переходах. Тут же рядом, по одну сторону от них, стояли парбы с просом и ячменем. Над ними висели берханы. С другой стороны от коробов, на небольшом возвышении из длинных жердей, на спальном месте, валялись кучей шкуры и тряпки. Подле этого возвышения стояла русская кадушка и пара бадеек, деревянные чашки, посуда…

Гостей усадили на шкуры, брошенные около очага. Сейчас, в знойную пору, от него несло холодом осенних долгих месяцев.

В юрту вошла молодая жена Тарлава, юная дочь Абака, красавица Аначак. Вошла и его старшая жена, та присматривала за ней, за младшей женой. Женщины внесли небольшой котел, и по юрте пополз крепкий мясной дух. Аначак достала из котла кусок грудинки, ловко отделила мясо от костей и разложила его по чашкам.

Аблайгирим вытер руки о кошму, на которой сидел, толкнул в бок сына, чтобы тот сделал то же.

— У богатых лошади растут лучше! — сказал он, принимая чашку из рук Аначак, и льстиво улыбнулся Тарлаву.

— Кушайте, дорогие гости, кушайте! — пригласил гостей Тарлав и знаками показал на чашки.

— Еда вкусна только с хозяином, садитесь и ешьте! — пригласил Аблайгирим в свою очередь хозяина.

— Чтобы кони у вас были резвы, кушайте же! — ответил Тарлав.

Аблайгирим снова пригласил его.

Тарлав, трижды отказавшись, пробормотал: «При хорошем госте и хозяин будет сыт», — подсел к нему, к широкой вместительной и полной мяса чашке, и стал быстро есть, выхватывая из чашки самые жирные куски. Наваристый бульон потек по его рукам, густо закапал ему на сапоги…