Мика Валтари - Синухе-египтянин

Так мы ехали целый день, а ночь я провел на мешках, скорее трупом, чем живым существом, горько проклиная час своего рождения. На следующий день я пытался стоять в повозке, держась за опоясание Дуду, но вскоре одно из колес наехало на камень, я вылетел и, описав в воздухе дугу, упал головой в песок, где о какие-то колючки разодрал лицо. Но на подобные пустяки я уже не обращал внимания. С наступлением ночи Дуду обеспокоился моим состоянием и даже полил мне немного на голову, хотя берег запас воды и никому не позволял пить вволю. Он подержал меня за руку и попытался утешить, говоря, что пока все складывается благополучно, что если и назавтра вольный отряд не осчастливит нас своим появлением, то на четвертый день мы наверняка повстречаем лазутчиков Азиру. В утешение он стал мне рассказывать о своем военном опыте, а потом заметил:

– Говоря по правде, нет ничего однообразнее войны. Война на самом деле – это бесконечное ожидание. Напрасное ожидание неприятеля, потому что либо он опаздывает, либо его вовсе нет там, где его ждут. Напрасное ожидание пищи, потому что она тоже всегда опаздывает, и это истинное проклятье – медлительность обоза. Потом напрасные переходы с одного места на другое и обратно, и снова туда, откуда ушли, пока язык не прилипает к небу, а ноги не становятся как деревянные. Прибавьте сюда еще «военное искусство», которому надо обучаться в школах, да еще умение читать и писать.

Из всего этого и состоит война, в которой неприятель появляется именно тогда, когда его никто не ждет, и нападает совершенно не так, как должен согласно учению о вражеском нападении, и к тому же в другом порядке. Военачальник не знает своих людей, и они тоже не знают его в лицо, и всякий орет во всю глотку, бьет и колет того, кто пападается на глаза. Если при этом неприятель бежит, военачальнику слава и почет, его искусство превозносят, и фараон со своего балкона одаривает его золотой цепью. Но если бежим мы, то тут уж счастье тем, кто сумеет выжить, потому что составляются бесчисленные отчеты, уцелевших секут плетьми, а начальника подвешивают на городской стене вниз головой. Правда, если это очень знатный господин, то бывает, что и после поражения фараон одаривает его золотой цепью, а поражение именуют победой и высекают на камне надпись, чтобы навсегда увековечить это событие. Вот что такое война, царственный Синухе, так что не сетуй чересчур на свои нынешние тяготы, а лучше возрадуйся, что эта доля тебя миновала.

Так говорил Дуду, пока сон не сморил меня. Но среди ночи я был разбужен леденящими душу криками, стуком копыт и грохотом повозок. Мы поспешно зажгли факелы и увидели, что оба дозорных лежат на земле с перерезанным горлом и кровь хлещет из их ран, часть колесниц вместе с лошадьми украдена, остальные свалены в диком беспорядке, так что дышла, упряжь, лошади и колеса смешались в одну кучу. Распутав и приведя все в порядок, мы двинулись дальше, хоть было еще темно, но теперь я не обращал внимания на неудобства путешествия: было понятно, что ночные грабители помчались за подкреплением, чтобы потом настичь нас и отнять наших лошадей, повозки и воду. Дуду сказал, что лошади, боевые колесницы и вода для вольных отрядов драгоценнее золота. Поэтому-то они нападают на всех, даже на египтян, лишь бы прибрать все это к рукам.

Так наступил день, и от солнечного жара у меня опять болела голова, песок засыпал глаза, и пересохший язык прилипал к небу. Потом душный ветер пустыни принес запах гари и крови, лошади заволновались, а возничий прикрепили резаки к повозкам. Обогнув несколько красных песчаных холмов, мы увидели источник, окруженный горевшими хижинами, и трупы раздетых донага людей, чью кровь впитал песок, а глаза выклевало, воронье. Навстречу нам выбежали было люди с копьями, и несколько стрел прожужжали мимо нас, но вольный отряд, сражавшийся тут – с людьми ли Азиру, с пастухами, или с другим вольным отрядом, этого я так никогда и не узнал, – этот отряд почел за лучшее отступить ввиду нашего явного численного превосходства. Они удовлетворились тем, что прокричали нам вслед поносные слова и угрозы и потрясли копьями в воздухе, а мы резво двинулись дальше, хотя люди Дуду с удовольствием потешились бы, смяв и опрокинув их своими колесницами.

Ночью мы видели на горизонте зарево то ли костров, то ли пожаров. Дуду сказал, что мы приближаемся к сирийскому краю пустыни, и, покормив лошадей, мы осторожно тронулись в путь при свете луны; от изнеможения я через какое-то время заснул в повозке на мешках. Проснулся я на рассвете от сильнейшего толчка – Дуду грубо вывалил меня на песок; следом полетели глиняные таблички и мой дорожный ларец. Разворачивая повозку, он прокричал слова ободрения и вверил меня милости египетских богов; а потом пустил лошадей в галоп. Остальные повозки рванулись следом, высекая колесами искры из подорожных камней.

Когда я протер глаза, залепленные песком, то увидел впереди выезжающие по проходу между скалами сирийские боевые колесницы, на ходу разворачивающиеся веерным строем для нападения. Я выпрямился в полный рост, как приличествовало моему достоинству – о чем я вовремя напомнил себе, – и, подняв обеими руками над головой зеленую пальмовую ветвь, начал размахивать ею в знак своих мирных намерений – правда, ветка это за время моего путешествия изрядно высохла и обтрепалась. Однако колесницы промчались мимо, не обратив на меня ни малейшего внимания, только одна стрела прошелестела у моего уха и уткнулась в песок позади меня. Дуду и его люди побросали на ходу мешки с кормом, даже свои бурдюки с водой они вышвырнули, чтобы облегчить повозки. Я видел, как они уходят от погони, и только одна-единственная колесница замешкалась из-за споткнувшейся о камень лошади, и вот она уже опрокинута, а преследователи, повалив лошадей и переехав возничего, несутся дальше.

Убедившись в бесполезности погони, сирийские колесницы повернули назад и подъехали ко мне, возницы спрыгнули на землю. Я объявил им свой сан и предъявил царские глиняные таблички. Но они, пропустив мимо ушей мои восклицания, подошли ко мне вплотную, некоторые не ходу развязывали пояса окровавленными руками. Открыв мой ларец и забрав оттуда золото, они раздели меня, привязали за руки к задку повозки, так, что мне пришлось бежать за ней, и я думал, что вот-вот умру задохнувшись, а колени мои были до крови стерты песком. Но они не обращали внимания ни на мои вопли, ни на то, что грозил им гневом Азиру. И все это я претерпевал ради фараона Эхнатона!

Я непременно умер бы в пути, не окажись лагерь Азиру сразу за проходом между нагромождениями скал, по ту сторону гряды. Полуослепшими глазами я разглядел многочисленные шатры с пасущимися между ними лошадьми, окруженные со всех сторон валом из боевых колесниц и бычьих волокуш.