Мика Валтари - Синухе-египтянин

– Пусть будет по слову твоему, – ответил Хоремхеб. – Что так, что этак – все одно жизнь дерьмовая. Помру, значит, в Танисе по твоему царскому велению. Все равно без зерна и золота самое наиотважное и искуснейшее войско долго не продержится. Но плевал я на все эти нюни! Оборонюсь уж как-нибудь по своему разумению, царь Эхнатон! Прощай и здравствуй сколь сможешь долго!

И он ушел. Ушел и жрец Эйе. Я остался один с фараоном. Он посмотрел на меня бесконечно усталым взглядом и сказал:

– Силы оставили меня вместе с моими словами, но даже в этой слабости я счастлив. Что ты намерен делать, Синухе?

В совершенном изумлении я уставился на него, ничего не понимая. Он измученно улыбнулся и спросил:

– Ты любишь меня, Синухе?

Я ответил, что да, я люблю его даже в его безумии. Тогда он сказал:

– Если ты любишь меня, ты знаешь, что должен делать.

Но мой разум не хотел покоряться его воле, ибо в сердце своем я понимал, чего он от меня ждет. Наконец с раздражением я ответил:

– Я думал, что нужен тебе здесь как врач, но если это не так, я уеду. Полагаю, что не очень гожусь в молотобойцы, чтобы крушить изваяния, и руки мои слишком слабы, чтобы махать кувалдой, но пусть будет твоя воля. Народ, разумеется, спустит с меня шкуру с живого, разобьет мне камнями голову и повесит за ноги на стене, но тебя такое вряд ли тронет. Так что я отправляюсь в Фивы – ведь там много храмов и люди меня знают!

Он ничего не ответил мне, и я покинул его, кипя от негодования, ибо все это было, по моему мнению, величайшей глупостью и безрассудством. Он остался один сидеть на своем седалище, а я отправился к Тутмесу, потому что нуждался в обществе друга, чтобы излить переполнявший меня гнев.

В мастерской у Тутмеса сидел Хоремхеб, и вместе с ними распивал вино старый пьяница, художник по имени Бек. Слуги Тутмеса увязывали тюки, собирая его в дорогу.

– Во имя Атона! – провозгласил Тутмес, подымая золотую чашу. – Итак, больше нет ни знатных, ни простых, ни рабов, ни господ, а я, под руками которого оживает камень, отправляюсь крушить уродливые изваяния богов! Давайте выпьем, мои добрые друзья, потому что, боюсь, ни одному из нас не суждено прожить долго!

Мы выпили вместе вина, и Бек сказал:

– Он поднял меня из грязи и возвысил до себя, сделав своим другом. И всякий раз, когда я пропивал свое платье, он дарил мне новое. Так неужели ж я откажусь порадовать его такой малостью? Надеюсь, правда, что смерть моя не будет слишком мучительной, а то парни из моей деревни злобноваты и имеют нехорошую привычку чуть что пускать в дело серпы и вспарывать животы тем, кто им не по вкусу.

– Я вам не завидую, – сказал Хоремхеб, – хотя уверяю вас, привычки хеттов гораздо неприятнее. Все же я твердо намерен воевать с ними и разбить их, потому что верю в свою удачу: однажды я видел в Синайской пустыне, как горел куст – или дерево, горел и не сгорал; и вот с тех пор я знаю, что рожден для великих дел. Голыми руками их творить, конечно, несподручно, разве что мои воины возьмут хеттов на испуг – забросают их собственным дерьмом!

Я сказал:

– Во имя Сета и всех злых духов! Объясните мне, за что мы его любим? Почему повинуемся, раз точно знаем, что он безумен и все слова его безумны? Объясните мне, если можете!

– Ну, на меня его чары не действуют, – сказал Бек. – Я просто старый пьяница, и от моей смерти никому урона не будет. Поэтому я и хочу сделать ему приятное и отплатить за все годы моей пьяной жизни, проведенные возле него.

– А я, – запальчиво воскликнул Тутмес, – если что и испытываю к нему, то скорее ненависть, а уж никак не любовь! И поеду выполнять его приказ из ненависти, потому что хочу приблизить его конец! Воистину всем этим я уже сыт по горло и жажду, чтобы все закончилось.

Но Хоремхеб сказал:

– Оба вы врете, свиньи! Лучше уж признайтесь, что когда он смотрит вам в глаза, по вашим дерьмовым спинам пробегает дрожь и вы хотите стать детишками и играть на лугу с овечками! На меня одного его взгляд не имеет такого действия, но моя судьба иначе связана с ним, и я готов признать, что люблю его, хоть ведет он себя как баба и голос у него бабий!

Вот так мы разговаривали и пили вино и смотрели, как скользят суда вниз по реке, как идут под парусами вверх и увозят из Ахетатона людей. Кто-то из знати бежал, прихватив с собой что получше, другие – и их было большинство – отправлялись согласно приказу фараона низвергать египетских богов и распевали во все горло гимны Атону. Не думаю, чтобы их пение было продолжительным, скорее всего оно обрывалось как только они оказывались лицом к лицу с разъяренной толпой в местном храме… Мы пили весь день, но вино не веселило наши сердца, ибо будущее разверзлось пред нами как черная бездна и речи наши становились все мрачнее.

На следующий день Хоремхеб взошел на корабль, чтобы отбыть в Мемфис, а оттуда в Танис. Но еще прежде я обещал ссудить ему столько золота, сколько смогу собрать в Фивах, и отправить ему половину своих запасов зерна. Другую половину я собирался употребить для своих целей. Быть может, в этом и заключался источник моей слабости и моих бед: половину я всегда отдавал Эхнатону, а другую половину – Хоремхебу, полностью же не отдавал ничего и никому.

И вот мы с Тутмесом отправились в Фивы. Но еще на порядочном расстоянии от города нам стали попадаться плывущие по реке трупы. Разбухшие, они грозно покачивались, сносимые вниз течением, и мы видели бритые головы жрецов, видели знатных и простых, стражников и рабов: по волосам и платью, по цвету кожи можно было различить, кем они были при жизни, – пока тела мертвецов не начинали чернеть и разлагаться или пока их не сжирали крокодилы. Этим тварям теперь не приходилось подыматься вверх по реке к Фивам, чтобы полакомиться человечиной, – везде на обоих берегах и селениях людей лишали жизни и убитых сбрасывали в воду, так что крокодилам было раздолье и они могли проявлять даже известную разборчивость в пище. Поэтому они, выказывая свою особую мудрость, охотнее потребляли нежное мясо женщин и детей и отдавали предпочтение мясистым телам знати, нежели жилистым трупам рабов и носильщиков. Если у крокодилов есть разум, а он, разумеется, есть, то в эти дни они должны были хором величать Атона.

Вся река пропахла смертью, а в ночной темноте ветер доносил горький запах дыма из Фив. Тутмес ядовито заметил:

– Воистину похоже, что царство Атона сошло на землю!

Но мое слабое сердце скрепилось, и я ответил ему:

– Никогда доныне, Тутмес, не вершились такие дела, и никогда больше у мира не будет такой возможности. Хлеб не испечь, не смолов зерна. Атонова мельница перемалывает сейчас зерно на муку, а мы будем выпекать из муки хлеб ради фараона Эхнатона, и тогда воистину мир изменится и все люди наконец станут братьями пред лицом Атона!