Конрад Мейер - Юрг Иенач

Надо полагать, угрызения совести подвигли полковника Иенача на такое заступничество, а если и была тут мирская, непонятная для казисских монашенок причина, так ведь господь искони умел направлять на благие цели даже нечестивые помыслы. Непреложно было одно: сам святой Доминик, чей устав соблюдала обитель, предназначил благородную девицу обрести прочное пристанище в Казисе и, ставши настоятельницей, опекать покинутую паству.

Лукреция еще с пребывания в Монцском монастыре снискала его святое благоволение. Шайки имперских солдат разгромили тогда казисскую церковь и, как писала Лукреции сестра Перепетуя, не пощадили даже пресвятую деву, оставив от нее голую деревяшку.

Под руководством умелых итальянских монахинь девушка вышила тогда драгоценные одежды для ограбленной отечественной матери божьей и нашла возможность переправить их на место назначения через смельчака и любителя путешествовать отца Панкрацио. С тех пор святой Доминик многократными знамениями возвещал свою волю недостойной сестре Перепетуе. А самое явственное и чудесное откровение было ей нынешней ночью. В ниспосланном свыше сне вошла она с сокрушенной душой в пустую келью настоятельницы и вдруг узрела там Лукрецию во плоти, только со смиренным лицом и опущенными долу глазами. Перед ней же в лучах славы небесной и в белоснежных ризах стоял святой Доминик и протягивал ей лилию на длинном стебле. И сестре Перепетуе привиделся отблеск его сияния над челом избранницы его Лукреции.

Проснулась она с ликованием в сердце и решила, что нельзя ей утаить такое откровение. Вот она и пришла поведать Лукреции про свой вещий сон и вместе с ней истолковать его смысл.

Однако это сновидение образовало и убедило благочестивейшую девицу куда меньше, чем ожидала монашенка, которая долго потом билась, стараясь понять, какие же мирские утехи или заботы такими крепкими корнями по сей день привязывают синьорину к этому суетному миру, ибо, по ее собственным словам, она хоть и благоволит к монастырю, однако смотрит на него как на временное прибежище.

К земным богатствам Лукреция не тяготела, еще менее того — к земной любви; постные монастырские шуточки, которые позволяла себе сестра Перепетуя единственно с целью что-нибудь выведать на этот предмет, синьорина пресекла надменной улыбкой.

Еще одно предположение тревожило сестру: что, если Лукреция хочет остаться в миру, дабы найти достойного мстителя, который, по старинному местному обычаю, кровью убийцы искупит смерть ее зверски зарезанного отца, а может, и сама она имеет кровавые замыслы, несовместимые с монастырским покоем?

Перепетуя не была угрюмой уроженкой Граубюндена, она происходила из почтенной семьи в кантоне Цуг, в ее душу, от природы смиренную и с юных лет воспитанную в монастырской покорности, никогда бы не закралось это страшное подозрение, если бы ей не постарался внушить его старик Лука из Ридберга еще до того, как ездил в Италию, чтобы привезти домой молодую хозяйку. Для него самого в этом заключался главный смысл жизни, неотвратимая необходимость. Однако же и эта догадка была для сестры не очень убедительной. Сегодня Лукреция показалась ей такой трогательно незлобивой, что Перепетуя в душе упрекнула себя за несправедливость к сироте.

И в самом деле, сегодня Лукреция не помышляла о мести. С печалью, в которой была и особая потаенная радость, вспоминала она путешествие на родину из Венеции. По прихоти судьбы жизнь того, кто был обречен ее мести, оказалась в ее руках, и она не отомстила ему и сейчас всем существом сознавала, что не должна ему мстить. Буря противоречивых чувств улеглась, и в ее душе наступило умиротворение.

Лукреция в сопровождении верного Луки покинула Венецию весной и весь долгий путь вплоть до графства Кьявенна через Верону и Бергамо, а далее вдоль цветущих берегов озера Комо проделала не спеша, без задержек и особых приключений. Гримани снабдил ее пропуском через венецианские владения, — в миланских пропуском служило ее собственное имя, а Роган для охраны послал с ней молодого Вертмюллера.

Герцогиня сперва возражала против такого неподходящего, на ее взгляд, провожатого для прекрасной путешественницы; но герцог успел изучить как хорошие, так и дурные черты Вертмюллеровой натуры и знал по опыту, что его дурашливый адъютант честно, добросовестно и бесстрашно справляется с трудными испытаниями.

Итак, донна Лукреция ехала домой, а лейтенант кичливо гарцевал рядом, утомляя ее своим острословием; с каждым днем приближаясь, росли серебряные зубцы родных гор, пока кавалькада не достигла наконец болотистой долины, по которой Адда плавно заворачивает к северной оконечности озера Комо. Выехали путники по утренней прохладе и решили устроить короткий полуденный привал у таверны на перекрестке дорог, близ грозной крепости Фуэнтес, с тем чтобы засветло добраться до Кьявенны и назавтра начать горный переход через Шплюген.

Лукреции не хотелось входить в неопрятный постоялый двор; она осталась одна в беседке, увитой виноградом, — его бледная весенняя зелень только-только пробивалась из набухших почек. Некоторое время девушка смотрела, как куры клюют заданный лошадям и просыпавшийся из яслей корм, но вдруг сквозь нежные листочки и молодые побеги увидела на пыльной дороге вереницу людей, сразу же приковавших ее внимание. Она догадалась, что они сопровождают пленника, а когда он приблизился, у нее замерло сердце. С полдюжины испанских солдат во главе с тощим пожилым офицером верхом на лошади вели человека в обличии вальтеллинского крестьянина, в изодранной, черной от воды и тины одежде. Лицо его было покрыто пылью и кровью, а руки закручены назад и связаны толстой веревкой. С ужасом узнала Лукреция высокий стан и упрямо поднятую голову Юрга Иенача. За пойманным беглецом по пятам следовали испанские легавые псы, как видно сыгравшие немалую роль в этой охоте на человека, а полуголые желтокожие мальчишки и какие-то уродливые карлики с гиканьем провожали беспомощного силача. Когда толпа приблизилась, обитатели дома высыпали на порог, вышел и Лука, только что оседлавший лошадей, а Вертмюллер поспешил к Лукреции.

Испанский офицер приказал своим солдатам остановиться, укрылся сам в тени раскрытых дверей, снял шлем с обтянутого коричневой кожей черепа, где живыми казались лишь глубоко запавшие лихорадочно блестевшие глаза. Приказав напоить своего коня, загнанного, в клочьях пены и порванной сбруе, офицер отрывисто и резко спросил:

— Кто тут может подтвердить, что этот лазутчик — бывший еретический проповедник и кровопийца Георг Иенач?

Шлепая рваными башмаками, к нему подошел пожилой работник и угодливо заявил: