Николай Лугинов - По велению Чингисхана

Тогда Чингисхан обратился к беглецам:

– Кто будет говорить? Слушаю!

Старик отец заговорил затверженно:

– О хан! Нет ничего опаснее, чем замена старых порядков новыми, ибо неизвестно, кому что выгодно, а со взбаламученного дна подымается всяческая нежить.

Послышался глубокий бас Хубулая:

– Это про вас! Еще недавно вы были другими людьми…

Однако Чингисхан жестом прервал словесный поток праведного гнева и сказал в сторону Мунгкулука:

– Давай-ка, старик, говори прямо, мне некогда слушать пустые рассуждения! Говори: кто вам грозит?

И лишь сейчас, когда нужно было назвать имя обидчика, брата Чингисхана, старик почувствовал смертельную опасность, но, запинаясь, продолжил:

– Нам… стало быть… стало известно, что Ач… Аччыгый-тойон держит в боевой готовности несколько мэгэнов, чтобы… чтобы пустить нам кровь! Есть люди, готовые подтвердить эти… эти слухи, о великий хан!

– И почему же он так рассвирепел?

– Из-за мелкой ссоры с Хохочоем, моим старшим сыном!

– Давайте сюда Аччыгыя! – приказал хан. – Он утром приехал к Джэлмэ для суглана!

И когда вышли Мухулай с Хубулаем, в сурте установилась грозная тишина. Первым не смог вынести этой тишины шаман.

– Ты, Чингисхан, умножаешь свои грехи, совершая одну ошибку за другой! – хриплым от волнения голосом сказал он. – Собираешься совершить еще одну?

Хан легко и весело засмеялся:

– Ошибкой больше, ошибкой меньше! А вот твой грех – то, что ты меня не удерживал от ошибок, хоть ты и провидец!

– А ты меня на совет приглашал?

– А разве ты полководец? И разве не долг любого верноподданного предупредить своего повелителя о возможных опасностях?

Послышались громкие голоса, и в сурт ввалился пьяный Аччыгый, сопровождаемый тойонами. Он весело завопил:

– Ого-го-о-о! – и полез обниматься со стойкой сурта.

Хохочой, не скрывая своего злорадства, сказал:

– Оказывается, для пьяных дорога к Чингисхану открыта, братья мои! – но едва успел он произнести эти слова, как его вздернули с кошмы мощные руки Аччыгыя.

– Шаманишка-а-а! – удивился он и потрогал своим лбом лоб прорицателя. – Ты мне не снишься? Пойдем один на один, а? Без… этих… как они?.. Которые меня били… палками! Палками! – проревел вдруг он, как раненая медведица, и тряханул шамана, как бубен.

– Остановите! – взывал Хохочой, чье лицо едва виднелось из-под натянутого на голову халата. – Держите его-о-о!

И братья вскочили было с мест, но застыли наподобие караульных турхатов-истуканов под грозным взглядом рысьих глаз Чингисхана, сидящего недвижимо.

Народ загомонил, но все покрыл рык Хубулая:

– А ну-ка, выметайтесь оба из сурта! Разбирайтесь сами, кто там кого обидел! Вон пошли! Вон, я сказал!

И уже не похожий на пьяного Аччыгый утащил из сурта трепещущего и пукающего шамана, как кобчик цыпленка. В сумерках того подхватил мощный Боорчу и стал мять, как азартная собака мнет подраненную утку. Через мгновение послышался хруст костей и глаза Хохочоя закатились вместе с его звездой. Боорчу оставил жертву и исчез так же тихо, как и появился. Аччыгый же вернулся в сурт, обиженно сопя. Хубулай спросил его:

– Что, помирились уже?

– Этот трус, этот зеленый лжец притворился больным и не стал бороться! Куда ему против меня. Я могу коня кулаком – и с копыт: бац! А он: пук-пук…

Старик отец кинулся из сурта к лежащему Хохочою, приник ухом к груди, где еще недавно билось столь беспокойное и неугомонное сердце.

– А-а-а! – вскричал Мунгкулук. – Сыновья мои-и-и! Го-о-ре-е! Они убили, убили его-о-о!

Снова вздыбились было крепкие его сыновья в глубине ханского сурта, но были скручены и связаны телохранителями Чингисхана. Старика же, стоящего на коленях у тела сына, велено было не трогать.

«С непокорным народом трудно совладать, а вот с их вождями расправиться легче, – думал Чингисхан, уйдя в себя и не замечая суеты вокруг. – А достигается желаемое – народ обезглавлен…» И когда выпроваживали хонгхотоев, он во всеуслышание сказал:

– Кто виноват в смерти Хохочоя? Он сам. Человек, возомнивший о себе, как о равном Высоким Айыы, обречен изначально. Он поплатится за это. Скажите: кто возносил Хохочоя много лет, кто подзуживал его и внушал ему мысли, несвойственные разумному человеку? Кто из потного муравья сделал взмыленную лошадь? Вы сами. Идите к своим повозкам – я отпускаю вас и надеюсь, что слова мои, влетая в ваши уши, задержатся в ваших головах на какое-то время… Обдумайте их, пока не поздно!

Мухулай удивился:

– Отпускаешь их? А что делать с тем сбродом в их становище? Там их сотен пять, не меньше! И с каждым днем это число прибывает, хан!

Хан был готов к ответу:

– Отправьте этих хонгхотоев в их исконные земли на Селенгу… А те – сами разбредутся к прежним хозяевам. Сколько твоих ушло к ним, Аччыгый?

– Двенадцать, хан. Может, я негодную мысль высказываю, такую худенькую мыслишку…

– Так не жуй – говори!

– Я бы истребил этаких безумцев. Тогда, может, и дурной крови среди людей поубавилось впоследствии! А кто как не ты должен думать о благоденствии всего ила?

– Иногда не вредно и вместе подумать. А, Джэлмэ? – повернулся Чингисхан к своему доверенному. – Пора и тебе слово молвить!

– Благодарю, хан… – сказал тот и отвел глаза. Все ждали его слова и долго ждать он не заставил: – Сдается мне, Аччыгый с Мухулаем правы, как ни тяжко говорить такое, если речь идет о каре своих же людей… Заразу надо истреблять огнем и стрелами. Это как каменное масло: чуть – и вспыхнет! Один голодный год. Один мор. Одна засуха – и эта нечисть понесет недовольство в народ, а тогда крови прольется куда больше, о хан!

– Так, Джэлмэ! – рыкнул Хубулай.

– Та-а-а-к! – прокричали остальные.

– Ти-хо! – приказал Чингисхан.

И когда установилась тишина, он поглядел в небо и вымолвил:

– Да поймет и помилует нас Господь!

Кончился год Змеи [21] Год Змеи – 1209 г. , и время перешло в год Мерина [22] Год Мерина – 1210 г. .

Внучки Ожулун корпели над своим приданым: старшая из девочек Ходжун-Бэки, которую прочили за Тусахы-беге, внука Тогрул-хана, ныне обещана сыну вождя икирэсов Буту-Кюргэну, вторая – Чечейген-Бэки, предназначалась старшему сыну Худухая-Бэки по имени Ыналчай-Кюрген, третью, названную Олуйхан, отдавали за Терелчюн-Кюргэна [23] Кюргэн – зять (титул). , брата Ыналчая, четвертая едет к младшему брату главы онгутов Алахыс-Хоро, носящему имя Сенгтуй-Тэгин, а самая малая и несмышленая еще Алтынай тоже имеет озабоченный вид и наравне с сестрами хлопочет над скарбом.