Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Исакович в этих донесениях фигурировал как мелкая сошка и был упомянут вскользь, в связи с утверждением, кстати сказать, ошибочным, будто он хорошо осведомлен о планах владыки Василия.

Кто-то во время следования бумаг из Вены в Петербург добавил, что капитан Исакович знаком с венецианскими и австрийскими укреплениями по планам, выполненным рейхсграфом Иоганном Матиасом Шуленбургом.

Однако в ту осень жизнь владыки Василия в Москве уже была несладкой, московская полиция наступала ему на пятки. И покуда Дробняки, Васоевичи, Морачане, Пиперы, Кучи, Цуцы и Джекличи ждали {48} 48 И покуда Дробняки, Васоевичи, Морачане, Пиперы, Кучи, Цуцы и Джекличи ждали… — названия черногорских племенных сообществ. с нетерпением вестей о нем, Василий попал в беду, как и вся Сербия. Он обеднел, устал и разочаровался. И в январе 1753 года подал челобитную в Коллегию, дабы отныне она сама занялась черногорцами, взяла бы Черногорию под свое покровительство и подала им руку помощи. А его он просит отпустить домой. Но этой челобитной, навлекшей на него подозрение, он погубил себя.

Изголодавшиеся черногорцы из его окружения, — пишет Пишчевич, — напали на дом вдовы помещицы Строгановой, в результате чего произошел большой скандал. Сопровождавшие владыку в Москву Антон Орлович и Савва Барьямович уговаривали его высокопреосвященство больше не терпеть подобных оскорблений и вернуться в Черногорию.

Исаковича допросили о Василии в штаб-квартире.

Павел вспомнил лазарет, в котором видел транспорт Василия, и несколько дней в его ушах звучала черногорская речь, она звучала выразительней, ярче, чем его родной язык, и он твердил про себя отдельные слова и выражения:

«Оруже, наруче, крчиште, брчиште, каза, миши, па кијат, па пунут, па ћерат. Па како су остали под пут. За бријег. При врховах. Па како је бијо причан, па бијо викан, па пјеван».

А кончилось тем, что он каждый день являлся в штаб-квартиру Витковича и расспрашивал о черногорцах и о некой Йоке, жене Стане Дрекова. Но там никто ничего не знал о черногорском транспорте. И только предполагали, что он отправился за Василием, в Москву.

Никто в Киеве не видел и женщины с большими зелеными глазами и пепельными ресницами.

После допроса об Исаковиче начали говорить, что он рехнулся. В штаб-квартире произошел неприятный инцидент между ним и лейтенантом Гаврилой Божичем из Титела, который ездил в Австрию к родственникам, был там арестован и только недавно вернулся в Киев.

Выходя из кабинета Витковича, Павел услышал, как этот молодой офицер говорит: «Не тот ли это бродяга Исакович, который хотел у моего родича, Иоанна Божича, увести жену и приударял за его дочерью в Вене? Дочь, можно сказать, еще ребенок. Но невеста богатая!»

Исакович схватил лейтенанта за горло и, наверно, выбросил бы его с третьего этажа во двор, где росли платаны, если бы того не вырвали у него из рук. Но самым удивительным было то, что каким-то образом тут случился Вишневский. Он-то и запретил заводить дело.

Божича велел убрать, а Исаковича отпустить с миром.

Еще более нелепый случай произошел с Павлом в доме Витковича.

Исакович ходил туда играть в карты. Старая госпожа Виткович очень к нему привязалась, потому что он помогал ей играть в фараон. Бригадир заявил как-то в присутствии этой седенькой, маленькой, вечно запуганной женщины с весьма слабым зрением, что старухам надо вязать, а не играть в карты.

Однажды в начале октября, около полуночи, когда гости в доме Витковича заканчивали игру, молодой болтливый фендрик, попавший всего несколько дней назад в их общество, принялся рассказывать о Буде, откуда он недавно приехал.

Это был Савва Ракич.

Упомянул он и о доме богатого воскобоя Деспотовича.

Услыхав эту фамилию, Павел вздрогнул. Прервал молодого фендрика, который обращался ко всем на «ты», и сказал, что тоже был в Буде, знает эту семью и очень ее уважает. Знает и г-жу Евдокию Божич, необыкновенную красавицу, супругу Иоанна Божича, урожденную Деспотович, и ее дочь, Теклу, которая, можно сказать, еще совсем ребенок. Это уважаемая сербская семья в Табане, и все, вероятно, в Буде ее знают и почитают.

Тогда фендрик наговорил с три короба: о том, что в доме достопочтенного воскобоя всегда полно, гостей невпроворот, что там пляшут до зари и распевают песни, офицеры просто не вылезают из дому. Вся Буда сошла с ума.

Павел побледнел и взволнованно заметил, что тут нет ничего удивительного, принимая во внимания красоту, которой бог наделил дочь Деспотовича, Евдокию. Ее все знают, и ей нет равной.

— Разве не так?

Ракич удивился словам капитана, он, мол, не знает, о каком семействе Деспотовичей идет речь и в каком доме капитан бывал. Потому что в дом, который посещал он, ходят не ради Евдокии.

Честь и хвала Евдокии, как-никак она ему родственница.

Нельзя сказать, чтоб на лицо она была уродлива, но толста как бочка.

— Прости, капитан, но ведь она хрюшка хрюшкой! Бочка и только! У нее черные большие глаза, это точно. Может, в молодости когда и была кралей, но сейчас, как сверкнет глазами, все разбегаются. Впрочем, идут разговоры, будто она выходит замуж, потому что Божича вряд ли выпустят из тюрьмы, которую, можно сказать, он заслужил, но все спрашивают, кто тот смельчак, который предложит руку этому чудищу? Она до того растолстела, что стыдится выезжать в общество и ходить в церковь. Лежит целыми днями на подушках, как свинья супоросая.

Исакович точно окаменел.

Фендрик Ракич тем временем весело продолжал рассказывать, что молодые люди ломятся в этот дом, как на поклонение святым местам, не из-за Евдокии, а ради ее дочери. Она, как говорится, просто амур!

— На ней должен жениться лейтенант Калинович, темишварский богатей.

Этот незатейливый, шутливый и веселый рассказ Ракича вызвал в памяти Исаковича образ Теклы, ее необычайно стройный стан, красивое лицо, густую копну черных, как вороново крыло, волос и высоко изогнутые брови, так что белки глаз казались темными и круглыми, как у молодой серны.

Ракич рассказывал, что на эту его родственницу, когда она приходит в церковь, пялят глаза даже старики. Всех поклонников матери отбила. Все ждут, скажет ли она Калиновичу: «Да!» Если скажет, будет свадьба, какую не помнят в Темишваре! Деспотович только молит бога, чтобы дожить до этого дня.

Ракич начал рассказывать о Калиновиче, а Павел тем временем слышал смех юной девушки, с которой познакомился в дороге, но подумав о том, что говорят о ее матери, стал задыхаться.

Чтобы прекратить разговор о г-же Евдокии Божич и о ее дочери, Павел принялся вслух вспоминать, как он жил в Буде в доме одного счастливейшего человека, достопочтенного Трандафила, у которого премилая жена из Футога Фемка. Никогда в жизни ему не приходилось бывать в более веселом доме и никогда он не видел более веселой женщины, чем супруга Трандафила.