Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Костюрин улыбнулся и велел сказать Павлу, что под его началом нет места вдовцам. Капитану надо жениться. На какой-нибудь русской барышне. Она быстро и приятнейшим образом научит его говорить по-русски.

К Трифуну Костюрин подошел как к близкому родичу.

Когда майору вздумается, сказал он, если что будет нужно, Трифун может писать ему лично!

На этом аудиенция у Костюрина была закончена.

Все после этого должны были пойти в церковь на службу.

И хотя Костюрин, подобно многим сановникам при дворе, был атеистом, он не смел о том и заикнуться. Такие разговоры грозили смертью. Как Петр Великий являлся всеобщим отцом и главным управителем б государстве Российском, так бог выполнял ту же роль для всего мира.

Подобно императрице Елисавете Петровне, у которой в церкви обычно пели те же украинские певчие, что потом пели ей и цыганские песни, Костюрин после службы имел обыкновение развлекать своих офицеров. Все они были званы после обеда к нему на стрельбище.

В его резиденцию.

У Костюрина были дочери на выданье.

О резиденции генерала Исаковичи позже рассказывали настоящие сказки. Это, говорили, большой дворец, неподалеку от Печерской лавры над Подолом. С его террасы открывается вид на Днепр и на обширную равнину за островом Трухановым. Потрясающая картина!

Перед дворцом раскинулся искусственный французский пруд. К пруду вели мраморные ступени.

Избегая общества, Исаковичи с удовольствием уселись на эти ступени и принялись разглядывать отражавшихся в воде мраморных нимф и сатиров. На воде и в саду появились первые признаки весны. Показались проталины, солнце грело все жарче.

Этого дворца больше нет. Он тоже отражался в воде, но сгинул, словно был построен на воде.

Таким же всеобщим, как страх перед богом, в существовании которого даже царица не смела усомниться, а тем более это высказать, в Киеве было желание осуществить завет Петра Великого — сделать Россию такой же, как Европа. И как Санкт-Петербург на Финском заливе и Неве строился с оглядкой на Париж и Лондон того времени, так и Костюрин старался, чтобы его дом походил на петербургские дворцы. А дворцы эти строились так, как советовал французский посол маркиз де ла Шетарди, царицын любимец, и привезенные в Россию итальянские архитекторы.

Костюрин хотел, чтобы его резиденция походила на летний дворец польских королей.

Императрица, посетив Версаль, не могла его забыть и мечтала построить второй Версаль среди русского снега.

Те, кто в ноябрьскую ночь возвели на престол императрицу, хотели походить на европейцев и одеждой. И напоминали своими костюмами французов.

Потому и Костюрин носил мундир на манер французского фрака.

Однако как бы там ни было, Елисавета Петровна осталась русской, и посадившие ее на престол тоже остались русскими. Вознаграждением было уже не просто повышение в чине, а гораздо больше. Если верить истории, первым любовником Елисаветы, как мы уже говорили, был простой казак. А сын другого казака, Алексей Разумовский, стал ее любовью до гроба. И тайным супругом. А его брат, Кирилл, был назначен президентом русской Академии наук.

Подпоручик Шувалов стал генерал-майором.

А поручик Разумовский — генерал-лейтенантом.

Сержанты стали полковниками.

Капралы — капитанами.

А то, что все эти люди, подражавшие французам, как двор подражал Версалю, умели, да еще как, беречь свою родину и навязывать свое мнение Европе, доказали братья Бестужевы-Рюмины.

Канцлер Бестужев сжил со свету лейб-медика императрицы Лестока, забравшего силу при дворе. Бестужеву удалось расшифровать письма маркиза Шетарди {38} 38 Канцлер Бестужев сжил со свету лейб-медика императрицы Лестока, забравшего силу при дворе. Бестужеву удалось расшифровать письма маркиза Шетарди… — Лейб-медик Елизаветы Петровны граф Лесток и французский посол маркиз де ла Шетарди активно способствовали возведению на престол Елизаветы. Однако когда Шетарди попытался свалить канцлера А. П. Бестужева, последний, перехватив письма Шетарди, добился его высылки из России. Бестужев также устранил и Лестока. , и он не упустил случая показать их императрице, чтобы она знала, что о ней думает Франция.

Стиль архитектуры становился все более русским.

Однако в то воскресенье, когда Исаковичи в числе многих других офицеров были приглашены в резиденцию Костюрина, здесь все еще было на французский лад: и статуи на крыше, и скульптуры в саду, и ротонды в парках, и большие, идущие от пола до потолка, окна. Трубки — из эпохи Петра Великого — уже больше не курили даже в резиденции Костюрина. Все высшие офицеры вертели в руках табакерки, набивали ноздри нюхательным табаком и чихали.

Исаковичи расхаживали по дворцу как в сказочном сне.

Павел совсем по-другому представлял себе генерал-губернатора Киева.

Тем временем Костюрин старался как можно лучше принять бригадира Витковича, формировавшего сербский гусарский полк, а также и братьев Исаковичей, родственников бригадира.

Позади дворца, за садом, подстриженным на французский манер, находилось стрельбище. Аллея тополей вела к бастиону с мишенями.

Деревянные мишени показались Исаковичам размалеванными турками.

Им растолковали, что эти деревяшки — точные копии мамелюков египетского эмира Ибрагима Кахи. Ибрагим при помощи своих сторонников и народа перебил своих противников, принадлежавших к партии, которая называлась «Квазими». И вот уже пять лет властвует в Каире во главе партии «Факария», которую русские рассчитывали использовать против турок и татар.

Исаковичи из этого рассказа ничего не поняли.

Цель была обозначена на красных, как червонный туз, носах мамелюков.

А стрелять следовало в переносицу, обозначенную черным, как пиковый туз.

В саду загремели пистолетные выстрелы.

Стреляли в четыре мишени с расстояния в двадцать шагов, стрелял и Костюрин. Он дважды попал, а дважды промахнулся и, смеясь над собой, заметил, что он уже не прежний.

Попадания отмечал и весело сообщал о них Шейтани.

Секунд-майор Живан Шевич не отставал от Костюрина ни на шаг. Он неотступно следовал за генералом, таскал за ним складной стул, убирал его, когда тому не сиделось, и услужливо подставлял, когда тому хотелось сесть.

Исаковичи переглядывались, смеясь над родичем.

Павел с грустью и тревогой смотрел на то, как лакействует перед Костюриным Шевич, да и не только он, но и все присутствующие как сербские, так и русские офицеры. Особенно расстраивал его подобострастный вид русских офицеров, когда Костюрин к ним обращался.

Досточтимый Исакович считал, что подобное подобострастие переходит всякие границы.

Энгельсгофен сразу вырос в глазах Павла.