Милош Црнянский - Переселение. Том 2

Радостно, будто поднимала в воздух только копыта.

А когда пошла на четвертый — довольно высокую живую изгородь и ров с водой, — зрители заметили, что кобыла переменила свой норов, и захлопали наезднику.

Главным образом — наезднику.

Исакович на этой высокой лошади необычной масти выглядел великолепно.

Кобыла, будто услышав рукоплескания, весело фыркая, перешла в карьер.

Павел почувствовал, что на пятый барьер она несет его по собственной воле.

Перед ним были три бревна, сквозь которые поблескивала вода в глубоком рве.

Времени думать не было.

Лиса перелетела через барьер сильно и безупречно.

Наезднику оставалось только, когда она подкинула задние ноги слишком высоко, отклониться назад.

Довольные зрители захлопали в ладоши.

Лошадь помчалась дальше. Исакович увидел шестое препятствие — высокую стену, которую преодолеть, казалось, было невозможно. Стена приближалась с невероятной быстротой.

Кобыла неслась прямо на нее, словно вот-вот об нее ударится.

На ипподроме стоял сплошной гул.

У Павла было такое чувство, что кобыла рвется у него из рук, и он почти беспомощно прижался к холке. Его голова сама собой склонилась вправо и припала к шее лошади. Они точно слились в одно целое.

В решающее мгновение он подал ей знак, и Лиса взвилась, словно подхваченная ветром птица. Подскакав в сумасшедшем карьере к стене, Лиса красиво и высоко взлетела — барьер был взят.

Все рукоплескали.

Прежде чем Павел успел опомниться и о чем-либо подумать, кобыла устремилась к седьмому препятствию под названием «Могила». Это была еще более высокая стена, стоявшая во рве, который был заполнен водою, выше человеческого роста. Лиса мчалась с такой стремительностью, что, даже если бы он захотел, он не смог бы остановить ее.

Слышно было лишь, как Павел крикнул:

— Лиса!

Офицеры видели, как, словно подхваченная волной, лошадь подняла передние ноги, подобрала их в воздухе и, перелетев через ров, опустилась на землю. Прыжок был таким невероятным, что какое-то мгновение казалось: всадник и лошадь упадут головой вперед. Но кобыла мягко приземлилась, яростно вскинув голову, словно хотела разорвать узду и сбросить с себя и седло и всадника.

Ипподром захлестнула буря криков и рукоплесканий. Павел с трудом сдержал скачущую Лису, которая перестала трясти и махать головой только после того, как он прижался к ее гриве и, что-то нашептывая, стал гладить ей шею.

Ликуя от радости, он еще раз проехал мягким галопом круг и остановился перед ложей; навстречу ему вышел Костюрин.

Шевич подбежал к Павлу, словно хотел помочь ему сойти с лошади. Павел вполголоса по-сербски нехорошо обругал его.

Кобыла наконец остановилась. Разгоряченная, вся в пене.

Павел соскользнул на землю и принялся вытирать ее и гладить. Лошадь дрожала.

Когда подошел конюх, чтобы ее увести, Лиса повернула голову и посмотрела на своего наездника большими черными глазами.

Словно жалела, что они расстаются.

Конюхи кричали капитану, что Лиса принадлежит Бибикову и что его превосходительство будет в восторге, когда услышит о том, что произошло.

Павел направился сквозь толпу окруживших его офицеров к Костюрину. Ему казалось, что он идет с таким чувством, с каким ему уже никогда больше не придется ходить — так в свое время он проходил сквозь шеренги сирмийских гусар, будто его вела вперед колдовская сила.

В канун Крестопоклонной недели упомянутого года, в субботу, в день сорока двух мучеников в Аморее, для Исаковичей и их соратников-переселенцев был назначен в Киеве смотр, который в Австрии назывался Fassung [32] экипировка (нем.) . , связанный с выдачей провианта, порционных денег, оружия, русской формы и вручением русских полковых знамен.

Перед бараками штаб-квартиры Витковича состоялось большое торжество. Костюрин лично делал смотр сербам, теперь уже распределенным по полкам Шевича и Прерадовича.

Около тридцати человек получили назначение в Чернигов в казачий полк.

Большинство переселенцев явились на смотр в своей старой униформе.

На своих лошадях, со своим оружием, с женами и детьми.

Тем, кто пришел без оружия и без снаряжения, раздавали оружие, лошадей и униформу, собранные с бору да с сосенки.

На очищенном от снега четырехугольном плацу штаб-квартиры был воздвигнут небольшой деревянный помост, на котором расположился под охраной киевских гренадеров и в окружении князей и графов генерал-губернатор, чтобы поглядеть на сербов.

В тот день у него было отличное настроение.

Стоя с Витковичем во главе блестящей свиты, он окидывал взглядом пестрые ряды новоприбывших, которых предстояло отвести в Миргород, Крылов и Бахмут и водворить на место жительства с тем, чтобы осенью они явились на маневры.

От картины, на которую смотрел Костюрин, рябило в глазах.

Справа от него стояло более двухсот переселенцев, записанных в пехоту. Эти люди пришли сюда с раннего утра и провели на морозе уже несколько часов. Налево выстроились эскадроны, записанные в гусарские полки генерала Шевича и генерала Прерадовича. Лошади озябли и устали, гусарам разрешили было выводку, но при появлении Костюрина со штабом снова была дана команда построиться. Лошади грызли удила и махали головами, самые ретивые рыли копытами землю. Кавалеристов, в отличие от их земляков, направленных в пехоту, одели понаряднее, но они, отвыкнув сидеть в седлах, приподнимались на стременах и вытягивались, словно хотели и в этом превзойти своих земляков-пехотинцев, которые спокойно стояли на земле, раскорячив ноги. Пехота была в черном и зеленом.

Конница — в красном и голубом.

На правом фланге разместились три роты киевского гренадерского полка, Костюрин привел их, чтобы бросить против сербской пехоты, которую собирался испытать в деле. На левом — сотня казаков, направлявшихся в Чернигов с пиками в правой руке у ноги. Их командир есаул Укшумович ругал вертевшегося перед строем вороного жеребца и бил его кулаком по голове.

За плацем Костюрин видел снежные долины, разлившийся Днепр, несший подтаявшие льдины, а дальше за рекой — бесконечную равнину, покуда еще белую, расчерченную длинными рядами верб и тополей.

На горизонте дрожало марево от припекающего солнца, и казалось, что это поблескивает покрытая снегом земля. А небо в тот день было таким голубым, что казалось, Россия превратилась в Италию.

Костюрин терпеливо прослушал чтение протоколов и списки новых частей с регистром числа солдат и офицеров.

На время чтения он велел Витковичу дать команду «вольно».

Костюрину по данным венской канцелярии графа Кейзерлинга и Коллегии из Санкт-Петербурга было известно, что Австрия, предвидя продолжение войны с Пруссией, реорганизует на границе с Турцией сербские полки и вводит не только австрийскую форму, но и команды на немецком языке. Знал он, что руководящие посты дают по возможности только немцам-католикам. Знал и о ряде сербских восстаний. И хотя и не представлял себе каких-то деталей, как именно сейчас там воссоздают и снаряжают полки из Лики, Оточаца, Огулина, Слуня, Првобани и Другобани, но понимал, что там сейчас хоронят сербскую армию, ту самую армию, которая шла всегда впереди австрийской при вступлении в Турцию и позади, как арьергард, когда та бежала.