Милош Црнянский - Переселение. Том 1

В минуты страсти она была стыдлива, но ее пухлые красные, словно смоченные вишневым соком губы с первого же дня при виде мужа расцветали улыбкой.

Стритцеский сказал, что отдает на три дня в полное распоряжение молодых дом в Неоплатенси, виноградник в Варадине и хутор в Футоге, а также даст деньги на музыкантов, вино и угощение, и пусть они зовут в гости хоть всю Бачку. Единственно, о чем он просит, — не приводить в дом попа-схизматика, ведь этого он не позволил, даже когда выдавал замуж свою дочь. Павлу это было безразлично.

Никто и не подозревал, как истерзали сенатора монахи из Митровицы за то, что он выдал дочь за схизматика: они грозили ему геенной огненной и успокоились только тогда, когда Петр подписал бумагу о том, что его детей будут крестить по католическому обряду.

Но Павел на это не пошел и решительно потребовал, чтобы его невесту оставили в покое и не изводили перед венчанием вопросами о религии, он не подпускал к ней близко ни монахов из Митровицы, ни православных попов из Карловцев. Все, мол, решится позже, когда у них родятся дети, объявил он.

Ничуть не лучше монахов были их братья во Христе из принадлежавшего Исаковичам Крушедола. Они распространяли по всему Срему слухи, будто Исаковичи ради приданого приняли унию, изменили старой вере.

В конце концов патеры потребовали, чтоб спор разрешил пресвятой Каптол в Загребе. А монахи заявили, что пожалуются митрополиту.

Юрат кричал, что надо подождать и поглядеть, что решит владыка.

Для лейтенанта Петра Исаковича красавица Варвара была желанной невестой, которую он боялся потерять из-за всех этих споров о вероисповедании: он очень страдал из-за настырности священников и до венчания никому не показывался на глаза.

Павел же, будучи человеком гордым, упрямым и непокорным, ни от кого не прятался, сносил все с презрительной улыбкой и только поглаживал свои неизменно надушенные усы.

Но сильнее всех терзались Варвара и Катинка. Они боялись, что Стритцеский не согласится на их замужество.

Однако все кончилось благополучно.

Сенатор заплатил кому надо. И золото отворило врата, которые не поддавались ни слезам, ни мольбам. Девушки получили разрешение венчаться согласно их воле — по католическому или православному обряду: их исповедали, помазали лбы святым миром, каждой вручили четки.

В церкви во время венчания Варвара походила на надломленную лилию.

А Катинка была на диво хороша.

Эта, дотоле тихая, скромная, грустная девушка не сводила теперь с Павла страстных глаз; она то бледнела как смерть, то радовалась, как безумная, и зачала в первую же неделю. Ее богатая родственница выходила замуж за Петра Исаковича спокойно, с каким-то безразличием, она не могла понять, почему Катинка не сводит с Павла глаз, и шептала ей:

— Милая! Чего ты так пялишь на него глаза?

Катинка ничего ей не отвечала.

Накануне свадьбы Павла кирасиры давали в Варадине бал в честь жены своего нового командира полка. Пришлось пойти туда и всем Исаковичам. В то время они уже знали, что славонскую ландмилицию расформируют, а их уволят, как увольняют слуг, и было им вовсе не до танцев. Кроме того, венские танцы ловко отплясывал один лишь Петр, остальные танцевали только полонез да привычное им с детства деревенское коло с выкриками и подвизгиваньем.

Но невеста Павла неожиданно оказалась такой плясуньей, какой среди сербов в Варадине еще никто и не видывал. Она прекрасно танцевала не только полонез, но и любой венский танец. Научилась она этому еще в детстве. «От матери у меня это», — говорила она.

Офицеры наперебой приглашали ее, невеста сирмийского гусара плясала на балу чуть ли не со всеми кирасирами. Сейчас Павел во сне снова увидел, как его жена танцует в своем прозрачном муслиновом платье, словно облитая лунным светом.

Еще больше все удивились, когда эта туговатая на ухо девушка принялась вдруг весело болтать. Она дерзко вступила в спор даже с Юратом. Офицеры, до той поры избегавшие ее, потому что она не слышит на одно ухо, а к тому же еще и бесприданница, теперь завидовали Павлу.

Когда Юрат стал разглагольствовать, что настоящее место женщины в гареме, она только спросила, не собирается ли он запереть туда и свою мать? И потом разразилась целой тирадой о том, что жена, избрав себе мужа, должна жить с ним — хорошо ли, худо ли — до самой смерти. Женщина, мол, порой может увлечься, как это часто бывает и у мужчин, но первая любовь бывает в жизни только один раз и запоминается она навсегда, как и первое горе.

Когда же Юрат попытался заставить ее замолчать, она сердито сказала, что ее бабушка, богатая и красивая жена Петричевича, по которой сходила с ума вся Славония, родила в браке восемнадцать детей и умерла спустя неделю после кончины мужа. А ведь захоти она только, и у ее ног оказалась бы целая сотня кавалеров, да еще самых завидных!

В день свадьбы Катинки исполнилось ее заветное желание: веселая кавалькада офицеров окружала их экипаж.

Катинка Петричевич подбивала на самые безумные поступки юных и озорных сирмийских гусар: они, сидя на лошадях, поднимались по лестнице на верхние этажи домов или, не слезая с седла, прыгали с понтона в Дунай. Все сбегались поглазеть на эти чудеса. В день свадьбы на улицах гремела пистолетная стрельба.

Коло плясали в доме сенатора три дня. И удивительнее всего было то, что больше всех веселилась новобрачная. Ее не отпускали на брачное ложе, а она только смеялась. И не сводила глаз с Павла.

На третий день Юрат решил обмануть сватов и отвезти молодоженов на хутор. За ними прислали прославленный четверик майора Рашковича, чтобы они, незаметно выскользнув из дома, могли ускакать от погони.

Так оно и вышло.

Однако бегство молодоженов чуть не закончилось панихидой.

Когда слуга, подъехав к воротам сенаторского дома, перевел лошадей на шаг и передал вожжи Павлу, а Юрат осторожно бросил в возок молодую, она, точно ребенок, выхватила из рук мужа кнут и стегнула коней. Дикие жеребцы, не привыкшие даже к упряжке, не говоря уж о кнуте, точно взбесились и понесли. Слуга Рашковича вылетел из возка.

Люди выбежали на пыльную дорогу, где уже замер, как распятие, широко раскинув руки, Стритцеский; он кричал слугам, чтобы они выбежали на дорогу и остановили лошадей. Но тщетно! Жеребцы трижды промчались через Неоплатенси, словно их погонял дьявол, пока наконец не остановились у самого Дуная. Павел едва успел упереться сапогом в железную скобу и ждал, пока жеребцы перебесятся. Катинка же упала на колени, обхватила мужа руками и зажмурила глаза, чтобы не видеть приближающуюся смерть.

А потом только молча смотрела, как в тучах пыли на дорогу выскакивали братья Павла, пытаясь схватить лошадей под уздцы, да прислушивалась к голосу мужа, который тихо уговаривал жеребцов успокоиться.