Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Аранджел Исакович хотел всех людей, привыкших уже к цыганскому образу жизни, связать торговлей. Особенно ненавидел он уездных начальников, которые уводили его людей на войну, а еще больше тех, за кем трогалось все семейство. Деньги он давал только торговцам и ремесленникам, которые осели и больше не помышляли о возвращении в Турцию, куда он продолжал наезжать по торговым делам.

При помощи денег он мешал переселению с места на место семьи и родичей, связывая их по рукам и ногам и принуждая оседать в назначенных им городах вдоль рек. Непрерывно плавая на своих барках с мешками серебра, он приглядывал подходящие города и упорно скупал там дома, большей частью вблизи церкви, скотные дворы, огороды и гостиницы, под которые поначалу давал любые займы.

Так он недавно купил дом в Пожуне, а также в Буде — огромный каменный дом с лабазами и погребами на высоком берегу реки. Он больше и слышать не хотел о возвращении в Турцию, а тем более — о переселении в Россию.

В погоне за устойчивостью и постоянством Аранджелу внезапно удалось осуществить свое давнее желание — овладеть телом своей невестки, которую он любил и о которой мечтал, хотя ему и приводили множество женщин, стоило ему где-нибудь заночевать или задержаться на два-три дня по торговым делам.

На дне его души, как на дне реки, по которой он уже столько лет плавал, лежало, подобно тяжелому камню, тело Дафины, оно задерживало его барки, его добро, его дела и помыслы — дивное, белое тело, с которым ему не хотелось расставаться.

И бог ему дал его.

А теперь вот, кажется, оно уходит вслед за Вуком Исаковичем и, кажется, уйдет, оставив ему лишь страшный ток крови, что непрерывно, уже две недели, давит на его мозг.

В то время как Дафина оказалась в руках деверя, Вук Исакович со своими людьми шел в Штирию.

После смотра в Печуе Славонско-Подунайский полк отправился воевать, как побитый пес, покорный и тихий. Растянув свои нестройные сдвоенные ряды, вздымая, подобно скоту, пыль, полк, обходя села и болота, шагал с утра до ночи по лугам, песку и грязи. Ночуя под темной сенью лесов на траве, солдаты просыпались на рассвете, как пьяные, озябшие, с заиндевевшими косицами и усами, и, протяжно подвывая, затягивали свое «Эй… эй…», но тотчас умолкали и припоясывали оружие, снова убеждаясь, что не знают — ни где они находятся, ни куда их ведут.

Полк подошел к рубежам страны, о которой столько говорили по селам и в землянках, вступал в незнакомый, неведомый мир, откуда вернутся далеко не все.

Сбиваясь все теснее, солдаты брели, точно стадо, и чем дальше они уходили, тем ниже опускали головы, даже не поднимая глаз на поля и селения, мимо которых шли. При переходе через мосты возникала давка, бессмысленные и ожесточенные споры. Длинные, окованные медью и серебром ружья, которые солдаты несли как палки, через несколько дней ускоренного марша натирали плечи. Пистолеты, кинжалы, патроны в сумках на животе оттягивали шеи, и люди шли раскорячившись, словно им на зады привязали суковатые пни.

Пыль, пот и мелкие черные мошки залепляли ноздри и глаза. На зубах скрипел песок.

Выдвинутые вперед песельники умолкли. В голове колонны на лошадях ехали, покуривая трубки, офицеры в сопровождении охотничьих собак, за которыми увязалось множество деревенских псов; потеряв дорогу домой, они теперь путались под ногами солдат, поджав хвосты и вывалив языки. От полка уже издали воняло козлом.

Через несколько дней непрерывного марша полк, совершенно отупев, несся, словно увлекаемый паводком, все дальше и дальше, в неизвестность.

Никто больше не озирался по сторонам, лишь изредка люди взглядывали на небо, будто покидали землю. Страх перед чужбиной и собственным безумием сковал полк.

Останавливаясь среди незнакомых сел, протискиваясь по необычным мостам, ночуя зачастую у колодцев, едва различимых в темноте, солдаты никак не могли взять в толк, что заставило их двинуться в этот поход.

В окрестных селах Печуя их еще догоняли кумовья с хлебом. Были женщины, что провожали братьев две недели, прежде чем вернуться домой. Голодные по вечерам и зябнущие у зажженных стогов по утрам, солдаты только теперь начинали понимать, что произошло. Покинув родные села, все привычное, осязаемое, полк вторгся в непонятный и чуждый ему мир.

Крестьяне, которых солдаты встречали на полях, пахали, сидя верхом на лошадях. Только здешние овцы напоминали им их овец, да порой какой-нибудь гнедко был точь-в-точь как их собственный.

И когда наконец весь полк до последнего человека убедился, что идет в поход не на турок, как прежде, солдат охватило глубокое уныние, и край, по которому они шли, показался им таинственным и неведомым.

То, что солдаты оставили до́ма, в их памяти, как и в памяти их командира Вука Исаковича, стало расплываться и исчезать как дым. Они углублялись все дальше и дальше в горы, и болотистая равнина с ее колодцами и загонами для скота, которую они покинули, вспоминалась уже как во сне. Подобно туману, что низко стлался над полянами и исчезал, исчезали и лица их жен и детей.

Когда же изменилась растительность — сначала далеко на горизонте, а потом тут же, рядом с ними, — когда изменилась под ногами земля и воздух стал прозрачным и холодным, они и совсем пали духом. На их глазах совершались великие перемены: вдоль рек потянулись густые леса, в их чаще, ломая кусты, рыли сырую после дождя землю дикие кабаны; кобчики, кружась над головами солдат, провожали их до подножья скал, на которые они, уже совсем изнемогшие, начали подниматься.

В душах солдат, как и в душе Исаковича, воцарилась пустота. О доме и о хозяйстве они позабыли, о женах и детях больше не думали, их все сильней терзали собственные муки. Им было противно жить, противно вспоминать об оставленных дома родных. Они не верили, что вернутся назад. Отупели настолько, что, даже смежив воспаленные веки, не могли уже себе представить своих родных и близких; лица их осунулись больше от внутренней боли и терзаний, чем от ходьбы и усталости. Холостые смеялись над ними, а бывалые воины своими байками заполняли тишину и ночью хватали по пути все, что попадалось под руку.

После отдыха в городе Радкерсбурге Исакович принялся изводить полк упражнениями в походе. Он учил солдат бежать с пистолетом в руке и кинжалом в зубах. И они бежали толпой, стреляли в стволы деревьев, ударяли кинжалами по веткам и громко, в такт, выкрикивали «Мария Терезия!». Взобравшись на пригорок, Исакович перестраивал полк и приказывал солдатам бежать вниз и стрелять на ходу, а выйдя в долину, он снова перестраивал их и поднимал в атаку на гору, куда уже поспешно выносили знамя.