Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Он всегда питал слабость к женщинам из народа и в молодости этим славился. Впрочем, все Исаковичи в молодости были мастаки по женской части. Только Павел до женитьбы путался с актрисой из Вены, а Трифун предпочитал соотечественниц из окрестных сел.

И выбирал он их именно тогда, когда они шли с коромыслом на плечах, неся полные ведра с водой.

Этот четвертый Исакович родился в 1700 году, еще в Сербии семнадцатилетним юношей вступил в австрийскую армию и участвовал во всех войнах. Сейчас его редко можно было увидеть веселым.

Надежды его на лучшую жизнь рухнули. Он переселился в Срем, построил со своими родичами и священником Теодором село Хртковицы, однако его надежды на лучшую жизнь оказались тщетными. И теперь этот уравновешенный, молчаливый пятидесятидвухлетний человек смотрел на жизнь и переносил любое несчастье с присущей его возрасту меланхолической покорностью. Трудности возникли у него с бывшими граничарами в Махале: хотя их было тут немного, они и слышать не хотели о переселении в Россию и намеревались оказать вооруженное сопротивление даже гарнизону Темишвара, а планы Исаковича считали офицерской блажью. Эти люди требовали вычеркнуть их из списка переселенцев, прежде чем Трифун уедет из Махалы в пехотный полк, в Брод. Они говорили, что в случае чего вернутся обратно в Сербию, то есть в Турцию, что не желают идти к помещикам и быть паорами. Если же темишварцы попытаются их прогнать, то у них, дескать, найдутся и порох и свинец, а там уж видно будет, кому достанутся постолы, а кому оборы. Им-де, кроме жизни, терять нечего, а она уж давно опостылела.

Трифун, боевой офицер, ходивший и на француза и на пруссака в 1744 году, понимал, что их упрямство глупо и приведет оно к беде. В результате солдатских бунтов в Потисье насчитывалось уже несколько убитых граничар и немало разрушенных домов. Опасаясь еще больших бед, горемыка Трифун решил переселиться со своими людьми в здешний военный округ, но они вели себя тут, как в Среме. И потому собирались в последние дни перед его домом и кричали:

— Мы к помещикам не пойдем!

Недовольных возглавлял дальний родич Исаковичей — Меанджич.

Когда начались беспорядки, Трифун все упорнее стал требовать разрешения переселиться в Россию, но Темишвар оттягивал решение, и вот теперь его переводят в пехотный полк!.. Тщетно он твердил своим солдатам, что Австрия в них больше не нуждается. После приезда Гарсули в Темишвар Трифун понял, что переселиться им не позволят. Мыкаясь так вот уже два года в ожидании переселения, страшась каждый раз бунта во время смотров, мучаясь, когда надо было выпрашивать новое обмундирование, Трифун постепенно превратился в седого, желчного человека; он теперь часто, как и его братья, скрипел зубами.

И когда Трифун оглядывал теперь всю свою жизнь, то припоминал лишь несколько счастливых дней и недель.

Несчастье, постигшее Исаковичей в ту весну в Темишваре, беда с Павлом, тюрьма, допросы, а особенно ссора с женою — Кумрией, которая стала неузнаваемой с тех пор, как он задумал переезжать в Россию, — все это окончательно доконало Трифуна.

И вот сейчас жена едет к отцу, а захочет ли она переселиться с ним в Россию или нет, пусть сама решает. Словом, как пресловутая шапка Юсуфа: либо пить, либо шапку купить! Таким-то образом Трифун ныне утратил то, что сирмийские гусары называли умением ориентироваться.

Он бесцельно бродил по дому и возле дома, размышляя над тем, что же ему делать. Поднимался на свой водоем и, пригорюнившись, сидел там, не зная, куда себя девать. Жизнь теряла для него всякий смысл.

Отсюда мы и продолжим наш рассказ.

Разбуженные рано утром, умытые и одетые, дети не плакали. Напротив, Трифун видел, как они, сидя в телеге, весело, словно выводок гусят или утят, выглядывают из соломы. Им было сказано, что они поплывут по воде, по Беге, а это было чем-то необычным — все равно как для взрослых путешествие по морю. Потому они были счастливы, умирали от любопытства и даже не подозревали, что мать, может быть, навсегда покидает их отца.

Заливался только самый младший, еще грудной младенец, которого держала на руках кормилица Стаменка, жена пономаря Цветко Вуцанича.

Эта рослая, грудастая крестьянка с большими черными глазами, первая певунья в округе, любила Трифуновых детей как своих и была им всем матерью. Сейчас она баюкала младшего ребенка. У нее была своя метода: усевшись и прислонясь спиной к стене, она брала ребенка к себе на колени и, часами качая его, пела, пока он не засыпал.

В то утро злополучный Трифун подошел к воротам, чтобы попрощаться с детьми. Целуя их и гладя по головенкам, он говорил, что поедет на другой повозке.

Дети обнимали его, смеялись, и мысли не допуская, что отец их обманывает. А когда повозка тронулась, Трифун вернулся на свой водоем, чтобы дождаться там жены, которая должна была ехать в другой повозке. Здесь, среди цветов, словно на сторожевой вышке, откуда была видна вся Махала, обычно стояли стулья и столики с кофейниками, чашками и трубками. Но в то утро, с какого мы продолжаем нашу историю, там стоял только столик эбенового дерева, черный с белым перламутром, и два трехногих табурета. Все в доме было готово к переселению.

Здесь Трифун и ждал в тот день жену, ждал, подавленный и точно побитый, похожий на мертвеца. Он смотрел на лежавшую в двухстах шагах от него Махалу и отчетливо видел инженера, сборщика податей в синем сюртуке и гусар, которые расталкивали толпу. Из какой-то лачуги выбегали голые и босые дети, точно пчелы вылетали из улья.

Перестройка Махалы шла туго, дома тут были либо беспорядочно разбросаны под акациями, либо сбиты в кучу, либо прятались, как грибы в лесу. Трифун подумал, что так здесь будет и после его отъезда, и когда вообще не станет Исаковичей. Длинная вереница телег выезжала из Махалы в сторону Беги, и Трифун знал, что вечером он издалека увидит, как они, груженные песком и гравием, поползут обратно, словно огромная гусеница.

То, что приходилось запрягать лошадей и таскать песок да камень, доводило несчастных жителей Махалы до безумия. Темишварский приказ безропотно выполняли только многодетные. И бедняга Трифун не имел больше права ни во что вмешиваться при всем своем желании. Юрат говорил ему:

— Не имеешь права, старик! Не имеешь права, de jure [19]!

Но Трифун, хотя и числился уже под началом командира пехотного полка в Броде, барона фон Януса, до самого отъезда протестовал в Темишваре против великих обид, которые чинят его ветеранам, воевавшим за Марию Терезию. Ведь статусу камеральному ветераны не подвластны, а поскольку, согласно статусу военному, они отпущены из армии, то все их права до переселения в Россию остаются за ними.