Милош Црнянский - Переселение. Том 1

Достопочтенные сербские купцы Буды поначалу помогали своим соотечественникам переселяться в Россию из великой любви к сербскому народу, а потом уже — ради хорошей наживы. Деньги на них так и сыпались.

Тот, кто переселялся в Россию тайком, продавал дом и землю за бесценок. За гроши отдавали в верхнем и нижнем Среме лошадей и даже перины с подушками. Особенно много людей хотело переселиться в ту весну из Поморишья и Потисья. За несколько талеров Марии Терезии там можно было купить дом.

Самой большой ловкостью в таких делах отличался Трандафил.

Он обеспечит Павлу не только поездку в Вену, уверял перепуганный Ракосавлевич, но, если понадобится, достанет ему даже офицерскую треуголку и саблю. Раздобудет и документы в полиции. Трандафил все может. Только это стоит денег.

Вот как получилось, что спустя несколько дней Павел переселился в расположенный по соседству дом достопочтенного Георгия Трандафила, или, как тот подписывался по-венгерски, Turàndfia. Тут Исакович мог спокойно поразмыслить обо всем, что с ним уже произошло, и о том, что ждет его впереди.

Дом Трандафила стоял на том же спускавшемся к Дунаю склоне, чуть повыше дома Ракосавлевича, неподалеку от расциянской церкви; он был виден издалека между купами рано расцветших в том году лип. Выкрашенный в желтый цвет, он выделялся среди зелени садов и, казалось, увенчивал пригород, который схизматики Буды назвали «Табан».

Всякий в Буде знал дом Трандафила. Он, как обычно говорил сам хозяин, состоял de facto [26]из двух домов, летнего и зимнего. Верхний, со ставнями на окнах, весь в зелени, был летним. Нижний, вкопанный в землю, — зимним. Перед окнами, под двумя рядами лип, росли пышные кусты жасмина и сирени. У входа, на зеленой лужайке, белела печь, которую топили соломой. В ней пекли даже хлеб для Трандафила. А он не скрывал, что запах хлеба ему приятнее запаха жасмина.

Окна в доме были часто освещены до глубокой ночи, а изнутри доносилась то песня, то музыка: Трандафил любил общество. Говорили, будто его дед, когда двинулся из Салоник, был гол как сокол: он немного пожил в Белграде, а потом добрался до Буды. И кто знает, если бы дед продолжил путь до Вены или Лейпцига, улыбнулось ли бы счастье Георгию Трандафилу? И кто знает, считал ли бы он сейчас деньги среди бела дня, заслоняя окна ставнями от взглядов завистливых земляков?

Георгий был бледный, темноволосый мужчина лет пятидесяти, похожий на лавочника, в неизменном черном бархатном сюртуке и высокой черной шляпе, которую носили в те времена все модники Пешта. Он ходил в коротких сапожках, окованных серебром, и никогда не выпускал из рук черную эбеновую трость с серебряным набалдашником. Этим набалдашником он часто тыкал в ребро собеседника, кто бы тот ни был, словно собирался его пощекотать. По целым дням в доме звучал его громкий смех. У Георгия было двое детей и дьявольски красивая жена. Звали ее Фемка, и была она родом из Футога.

Георгий обычно говорил: «Не баба, а настоящий перец!»

В Буде Трандафила все знали. Он слушал рассказ Исаковича о пережитых им муках, смеялся и твердил, что все это было ни к чему. Ни к чему эти страдания да горькие слезы. На свете нет ничего трудного, все можно устроить, как при сватовстве.

Этот купец смеялся над каждым, кто был грустен и озабочен. Он говорил, что никогда не ездит верхом, ибо лошадь — глупое животное. Но зато ходит в сапожках и слушает позвякивание своих шпор. Всего можно добиться, коли человек этого захочет. И когда у него есть деньги. В деле Павла нет особых трудностей. Но деньги понадобятся.

В то время как других купцов сажали в Будскую тюрьму за помощь переселявшимся в Россию землякам, Георгий переправлял сербов в Россию, как на свадьбу. Он был компаньоном фирмы «Валаский и друг» в Пожуне, поставлявшей в те годы в Россию серпы и косы из железно-скобяных лавок Граца и бочки для русской военной миссии, которая уже давно обосновалась в Токае и снабжала вином госпитали и русский двор. Трандафил поставлял этой миссии особые бочонки из ценных пород дерева с инкрустированным серебром вензелем императрицы Елисаветы.

Он пронюхал — и это было очень важно, — что возглавляет миссию некий Вишневский — их соотечественник, серб родом из Вишницы, что неподалеку от Белграда.

Трандафил производил на всех впечатление совершенно счастливого человека.

Он посмеивался над испуганным и встревоженным Исаковичем, который как тень бродил по дому, боясь показаться даже в саду. Павел с детской наивностью верил, что все устроится, как только он доберется до русского посла в Вене, графа Бестужева: в то время сербские офицеры называли графа Бестужева своим благодетелем. Павел верил, что, как только в России узнают, что вытворяют с ними, сербами, в Темишварском Банате, все переменится. Никто не посмеет их даже пальцем тронуть, когда они поедут в Россию.

Кроме того, Павла Исаковича, как человека тщеславного, жгла, точно раскаленный уголь, мысль, что от его переселения зависит переселение многих других людей, которые этого ждут в Поморишье и в Среме. Подобно всем меланхоликам, он преувеличивал свои беды.

Трандафил очень быстро раздобыл Павлу все, что тот хотел: синий гусарский мундир, сапоги, офицерскую треуголку и даже саблю. Купил у него и дома в Темишваре и Варадине, и лошадей, вернее дал за все это задаток. И уверял, что вскоре без особых хлопот обеспечит Исаковичу проезд в Вену. Пусть себе едет на здоровье!

А он, Трандафил, себе на здоровье, останется тут.

Исакович по вечерам засиживался с Георгием допоздна и все что-то ему озабоченно шептал.

А когда Трандафила не было дома, vis-à-vis [27]усаживалась Фемка и заводила с Павлом веселый разговор.

Жена Георгия Трандафила с удивлением наблюдала, как этот поселившийся в ее доме больной, оборванный и грязный босяк постепенно превращается в красивого голубоглазого офицера, с золотистыми усами, шелковистой шевелюрой и ласковой улыбкой. По утрам полуодетая Фемка проходила через комнату — мол, надо поглядеть, как испекся хлеб. И спрашивала: «Красивы ли в Темишваре дамы?» Или: «Вы, верно, пользуетесь бешеным успехом у женщин?»

Но Павел не обращал на нее никакого внимания.

Досточтимый Павел Исакович не раз говорил Фемке, что у нее прекрасный муж, чудесные дети и богатый дом. Что же касается его, то сам он очень несчастен: год тому назад овдовел, потерял хорошую, красивую молодую жену. Умерла при родах.

Жизнь ему опостылела.

Потом, ретируясь, он рассыпался перед Фемкой в комплиментах: говорил, как она, мол, хорошо выглядит, как ей идут только что купленные Трандафилом дорогие серьги, до чего славные у нее дети. А однажды утром он сказал, что смотрит на нее, как на родную сестру, что иначе и быть не может, поскольку в своей соотечественнице он не может видеть женщину или возлюбленную, а только лишь сестру. Он вдовец и не собирается больше жениться. Женщина ему не нужна. Ну, конечно, когда приходится отдавать дань природе, он заводит мимолетную интрижку — ancillaire [28]. Увидев, что Фемка не понимает его, он объяснил ей это слово так, как учил его Юрат. Услыхав такое объяснение, Фемка только воскликнула: