Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

Внезапно король встал и, прежде чем удалиться, схватил меня за руку и потащил за собой. Фамильярность этого жеста поразила меня. В то же время, когда я уже готов был поверить, что, схватившись за меня, король в очередной раз проявляет слабость, я ощутил, как его пальцы стиснули мой локоть с невероятной силой. Неустойчивой походкой Карл двинулся в сторону, увлекая меня за собой. Мы спустились по лестнице со стертыми ступенями и оказались позади здания на черном дворе. Два цепных пса при виде нас оживились. Король усадил меня на каменную скамью в тени смоковницы. Его явно забавляли прыжки сторожевых псов, порывавшихся броситься на нас. Цепь сводила на нет их усилия, и они отскакивали назад, высунув язык. Громкий лай, лязг цепей, свирепый оскал, казалось, нравились королю и даже пробуждали в нем жестокие звериные инстинкты. На другом конце небольшого двора две прачки, засучив рукава, возились с кипами белья. Карл бросал на них недвусмысленные взгляды, а вид собак лишь усиливал его откровенное желание. Бедные девушки, потупившись, старательно занимались своим делом, являя взору короля свои крепкие зады и напряженные мышцы. Мало сказать, что я чувствовал себя лишним.

И все же король считался с моим присутствием. Какое бы удовольствие он ни получал от этого зрелища, он достаточно владел собой, чтобы продолжать нашу тихую беседу и задавать вопросы государственной важности. В последующие годы мне бессчетное количество раз предоставлялась возможность изучить парадоксальную натуру этого неуравновешенного человека, и до сих пор меня мучает вопрос: действительно ли я его ненавижу? А в то время у меня порой мелькала мысль, что, может быть, просто неблагоразумно испытывать к нему любовь.

– Франция – это свинарник, Кёр. Что вы об этом думаете?

Он ухмыльнулся.

– Многое нужно сделать, сир, – сказал я довольно громко, перекрикивая лай собак.

Король покачал головой:

– Все. Мы все сделаем, поверьте мне.

Услышав наши голоса, бульдоги, казалось, успокоились. К своему величайшему удивлению, я увидел, что король, дергая ногой, пытается вновь раздразнить псов.

– Генеральные штаты просят меня освободить страну от разбойников. Неплохая мысль, как вам кажется?

– Да, это было бы полезно.

– Разумеется, они не сами до этого додумались. Я сам подсказал им эту идею. Но теперь, когда они меня попросили об этом, я буду вынужден на это пойти. Тем хуже! Нашим дорогим принцам крови придется отказаться от своих наемников…

Один из псов, устав от яростного лая и прыжков, тяжело опустился на землю и начал жалобно подвывать. Карл похлопывал себя по ляжкам и бросал все более игривые взгляды в сторону прачек. Я был наслышан о похотливости короля, о его склонности множить любовниц, выбирая их из любых сословий. Меня удивляло, как его плотский аппетит уживается со слабостью и нервозностью. Наблюдая за этой неловкой сценой, я понял, что неуравновешенность короля могла вызвать у него как неподвижное состояние испуга и нервного тика, которое он испытывал в присутствии принцев крови, так и похотливое возбуждение, в котором насилие соперничало с пороком. Нечто подобное он демонстрировал и сейчас.

– Я собираюсь реформировать Совет, – продолжал он. – Уверяю вас, они больше не будут править вместо меня.

Под «ними» имелись в виду принцы крови, я это понял. Ответить было нечего. Я молча кивнул.

– Они начали объединяться против меня. В прошлом году я им помешал. Но они не остановятся, и на этот раз моему сыну хватит легкомыслия и амбиций, чтобы последовать за ними. Ну и пусть, я с ними справлюсь.

Неожиданно мне в голову пришла мысль, которую я тут же отогнал. Шум, крики и насилие составляли для Карла привычный мир. В то время как мои мечты были пространны и спокойны, мечты короля, похоже, были полны жестокости, ненависти, одержимости. Тик, который начинался у него, когда он хранил молчание, являлся, вероятно, отголоском тех бурь, что бушевали в его голове. Поэтому он и чувствовал себя столь непринужденно, когда рядом надрывались сторожевые псы. Несмотря на усилия собак, их лай, по-видимому, не мог заглушить крики, терзавшие его изнутри. Я глубоко задумался. Король вдруг повернулся ко мне.

– Кёр, нам понадобится много денег. Намного больше, чем мы сможем получить, чеканя монеты. Вы поняли, почему я отправил вас на службу в Казначейство?

Я уже составил план, каким образом Казначейство и мое предприятие могут дополнять друг друга. Беседуя с Гильомом де Вари, я убедился, что с помощью сети наших поставщиков, с одной стороны, и централизованных заказов, проходящих через Казначейство, – с другой, мы можем создать механизм невероятной мощности. Но то, что мы, мастера своего дела, могли с трудом вообразить, Карл отчетливо видел уже давно.

Во время наших первых встреч я не был уверен, что он меня слушает. Однако он не только слушал, но и делал выводы, превосходившие по смелости все, что только могли наметить люди из его круга. Таким образом, в тот момент, когда моя жалость начала уступать место другим чувствам, главным из которых был смутный страх, восхищение стало главной причиной, навсегда связавшей меня с этим странным и обаятельным монархом.

– Прежде всего, я направил вас туда, чтобы вы смогли все изучить на месте и составить план. Вы это сделали?

– Да, сир.

– В таком случае с сегодняшнего дня назначаю вас своим казначеем. Тот малый, что занимал эту должность, будет недоволен; ну что ж, тем хуже для него. Он не стремился выполнять свои обязанности, считал их чем-то вроде знака отличия, который льстит его самолюбию. Вот что финансы делают с военными. Вместо того чтобы служить своему господину, они служат себе. Но все изменится.

Мне хотелось кричать от радости. В этой развязке я видел отправную точку новых событий. Глупо в этом признаваться, и, возможно, вы мне не поверите. Я вновь воспарил. Меня объяло абсолютное спокойствие; я был далеко от собак, прачек, Генеральных штатов и даже от короля. Перед моим взором проплывали караваны, меняя курс и направляясь к нам. Франция станет центром мира – станет более процветающей, богатой и желанной, чем Дамаск.

Я не помню, как закончился наш разговор. Кажется, кто-то пришел за королем. Он покинул двор, пройдя мимо псов на расстоянии, едва превышающем длину натянутой до предела цепи. Их пасти сомкнулись в дюйме от ног монарха. Его смех затих на гулкой лестнице. И я, уже умерев в первой жизни, глядел, как солнечный свет струится сквозь плотные, покрытые пушком листья смоковницы, чувствуя себя новорожденным, впервые открывшим глаза на новый мир.

Моя кожа иссушена солнцем Хиоса. Сегодня утром Эльвира вернулась с пасхальной службы очень веселая. На этом греческом острове, где не бывает зимы, Рождество едва ли считается праздником. Воскресение же, напротив, воспламеняет сердца.