Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

После подписания Аррасского мира во Франции воцарилась атмосфера свободы и воодушевления, облегчавшая торговлю. Война длилась так долго, что каждая область приноровилась производить все необходимое самостоятельно. Так или иначе, везде можно было найти что-нибудь более или менее сносное по части еды, выпивки и одежды. Но существовал огромный спрос на товары, привозимые издалека. Женщины грезили о тканях, непохожих на сотканные в их городе, которые носили все. Как только появлялась какая-нибудь заморская вещь, еда или наряд, это сразу же становилось желанным.

Франция, особенно север и центр, еще не оправилась от тяжелых последствий войны. Вооруженные банды по-прежнему рыскали по стране, разоряя деревни и грабя города. Ситуация была далека от нормальной. По правде сказать, народ почти забыл, что означает слово «нормальный». Война продолжалась так долго, что стала чем-то обыденным. Достаточно было, чтобы она лишь слегка ослабила свою хватку, – и это малейшее послабление было воспринято как благо и едва ли не счастье.

Многие купцы поняли, что время для них благоприятное. Однако по большей части они еще не справились с преследовавшими их трудностями. Как правило, они торговали либо одним, либо другим, но лишь немногие, подобно нам, решались браться за все, что продавалось и покупалось. Я был весьма горд своей прозорливостью. На мой взгляд, главное было создать сеть маршрутов и перевалочных пунктов, и тогда эта сеть позволит нам поставлять любой товар, который найдет своего покупателя. Жан сумел обеспечить безопасность наших перевозок. Гильом, со своей стороны, должен был соединить север и юг королевства и подготовить все, чтобы мы могли в ближайшее время развернуть дела на всем Средиземноморье и на Востоке. Что до меня, то я предоставил в их распоряжение сеть менял, для которых мое имя звучало как магический пароль. Первая часть нашего предприятия завершилась успехом.

В эти сентябрьские дни мы приняли наиболее важные решения. Я убедил своих компаньонов в необходимости направить наши усилия на Восток. Гильом подготовил условия для нашего присутствия на море. Однако там было небезопасно. Последним вопросом стало обеспечение этой самой безопасности. Мы условились, что Жан отправится в Монпелье и оттуда при помощи своих наемников организует сопровождение наших грузов. На первом этапе мы решили довольствоваться отправкой судов в Италию, а потом, постепенно, намеревались расширить географию наших морских перевозок вплоть до портов Леванта.

Тем временем Гильом должен был выехать в противоположную сторону, на север, и наладить движение обозов, которые благодаря связям Жана и конвою смогут беспрепятственно перемещаться по дорогам. Я рассчитывал вскоре к ним присоединиться и полностью посвятить себя нашему предприятию. Но прежде я хотел обратиться с ходатайством к королю и попросить его освободить меня от обязанностей, заверив в своей преданности.

Жан и Гильом разъехались в разные концы. Я направил королю прошение об аудиенции и стал ждать. Зима выдалась спокойная, последняя, которую я смог провести если не в праздности, то, по крайней мере, в безвестности. Я много времени проводил на природе, почти каждый день совершая длительные прогулки по лесам и виноградникам. Никогда прежде мне не выпадала возможность вот так пожить за городом. Наблюдая за природой, я понял то, что до сих пор казалось мне загадкой. Почему я любил роскошь? Каковы глубинные причины того, что меня с детства зачаровывало убранство прекрасных особняков, переливы тканей, дворцовая архитектура? Это пристрастие не было вызвано личной потребностью. Для меня не имело значения, где жить – здесь или там. Я чувствовал себя хорошо даже в самом скромном жилище. Покончив с делами, я сбрасывал богатую одежду и облачался в простую холщовую тунику. Причина моей любви к роскоши, моего восхищения мастерством ремесленников, архитекторов и ювелиров была гораздо более возвышенной и менее очевидной.

Сказать по правде, я люблю все, что создал человеческий ум в своем стремлении сделать так, чтобы наши жилища напоминали о природе. Стены скрывают от нас золото осенней листвы, бурую пашню, белизну снега, бесконечные оттенки небесной сини; крыши домов, деревянные ставни, портьеры на окнах лишают нас всего этого. Искусство – единственное средство воссоздать невероятное богатство природы, от которого мы отрезаны в повседневной жизни.

Во всяком случае, я пришел к такому заключению, и оно меня успокоило. Иными словами, я верил в человека, в его способность сотворить нечто новое, воздав должное первозданной материи, даровавшей нам саму природу. Талант художников, искусство архитекторов, мастерство ремесленников находят свое ярчайшее выражение в роскоши, а богатство дает им возможность раскрыться. Однако это не праздное увлечение. Как раз напротив, речь идет о высших деяниях человека, о том, что приравнивает творца к богам, превращая его в господина, создающего новые миры. После стольких страданий и разрушений настало время раскрыть именно эту, созидательную, а не разрушительную грань человеческой натуры. Это и определило направленность нашего предприятия, которую я придал ему не раздумывая и которую мои компаньоны уже считали само собой разумеющейся: да, мы были торговцами, но нас не интересовали повседневные товары. Мы никогда не стали бы перевозить муку или торговать скотом и сырами. Единственный продукт, который мог бы привлечь наше внимание – мы это обсуждали, – была соль, и в этом следовало усматривать некий символ. Мы интересовались тем излишеством, которое придает вкус обыденному, тем, что отличает трапезу человека от животного. Соль земли…

А в остальном мы собирались возить по всему свету лучшее из того, что создал человек. Шелка из Италии, шерсть из Фландрии, янтарь с берегов Балтики, драгоценные камни из Пюи, меха из холодных лесных краев, пряности с Востока, фарфор из Китая. Мы должны были стать служителями нового культа во славу человеческого гения.

Как видите, бродя по тропинкам вдоль меловых утесов Луары, я более, чем когда-либо, пребывал во власти этой мечты. Однако с этих пор мечта стала принимать все более реальные очертания, словно наши усилия должны были вскоре заставить ее воплотиться в жизнь.

Сигнал, которого я ждал, поступил в конце зимы. Король вызывал меня в Орлеан, где собрались Генеральные штаты. В Туре меня ничто не держало. За время моего пребывания там неопределенность моего положения не позволила мне занять место среди разных сословий города. Дворяне продолжали относиться ко мне как к мещанину, а мещане не доверяли тому, кто занимал должность при короле, какой бы скромной она ни была. Будь я более могущественным, никто не принял бы во внимание эти различия. Впоследствии я много раз в этом убеждался. Но мое личное богатство и служба в Королевском казначействе плохо сочетались. Первое было уже довольно значительным, хотя и неприметным. Второе, совершенно очевидное, превращало меня в служащего. Впрочем, меня вполне устраивал бойкот, который объявили мне нотабли. Он давал мне возможность общаться с крестьянами всякий раз, когда мои загородные прогулки приводили меня на фермы или в деревушки. Мне случалось проводить дневные часы в компании целой стайки юных девушек, пока те стирали белье, переступая босыми ногами в прохладном ручье. Я наблюдал, как они управляются с деревянным вальком. Мне нравилась их упругая плоть, розовая кожа, крепкие зубы. Как бы высоко я ни поднимался впоследствии, я всегда был уверен в том, что принадлежу к народу, разделяю его мысли и страдания, но вместе с тем его здоровье и жизненную силу. Одному Богу известно, в какие дворцы я был вхож за свою жизнь и скольких монархов видел вблизи. Но то были всего лишь визиты, вроде тех, когда приходят в чужой дом, спеша вернуться к себе. То есть к народу, к простому люду.