Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

Я вернулся из этой поездки с ощущением, что мне удалось сблизиться с королем. Но таков уж он был: чем ближе удавалось к нему подойти, тем сильнее росло непонимание. В глазах окружающих я, очевидно, вошел в тот узкий круг приближенных, куда все мечтали попасть. Мне же стало ясно, что я проник на опасную территорию, как человек, который, пытаясь раскрыть тайну, заходит так глубоко в туннель, что путь назад ему отрезан, и он остается один на один с опасностями, тем более грозными, что они непредсказуемы. Кроме того, я сомневался, что благодаря этому сближению он лучше понял мое мнение. В частности, вспомнив разговор о ситуации на Средиземном море и Востоке, я пришел к заключению, что король развлекался, побуждая меня говорить. Он продолжал задавать вопросы, пока не загнал меня в тупик, а затем оставил эту тему.

Я принял участие в первом Совете после нашего возвращения, не зная, какие вопросы поставит король. Удивлению моему не было предела, когда он перечислил именно те меры, которые мы обсуждали во время наших разговоров. Карл обрисовал точную ситуацию, связанную с Италией, и эта тема удивила всех присутствовавших: они давно уже привыкли, что речь идет в основном об Англии и изредка о Фландрии и Испании. Он также изложил политический курс, которому собирался методично следовать в течение ближайших нескольких лет, курс, который отчасти предстояло обеспечивать мне. Говоря о магометанах, он утверждал, что мы должны высоко ценить хорошее отношение к нам султана. Упоминание об этом явилось следствием разговоров с купцами из Монпелье, которые встретились в Каире с арабским повелителем. Члены Совета никак не отреагировали на эти заявления. В конце концов, запрет на торговлю с маврами, объявленный папами, допускал исключения, и именно Лангедок обладал правом вести с ними торговлю с определенными ограничениями. Однако мысль о том, что король Франции может поддерживать теплые, дружеские отношения с неверными, оккупировавшими Святую землю, глубоко шокировала слушателей. Король добавил, что поручил мне построить и вооружить за счет Казначейства французские галеры, которые будут ходить по морю. А еще он приказал известить судебные органы, что отныне они должны обеспечить приток нужного количества гребцов. Теперь недостаточно, чтобы вина снималась с осужденных только потому, что они решили подняться на корабль. Судьи должны внести работу на галерах в список наказаний, к которым можно приговаривать преступников, и широко применять эту меру.

И вновь король проявил прозорливость. Он открывал Франции дорогу в Средиземное море и на Восток и подтверждал заинтересованность в итальянских делах. Его решения свидетельствовали о том, что он слушал меня и понял. Они превзошли даже мои собственные ожидания.

Я ринулся в бой, стремясь воплотить в жизнь намерения короля. Я призвал Жана, Гильома, а также крупных комиссионеров Казначейства, чтобы сообщить им о революционном повороте.

Обратив наши взоры к Италии, король сделал возможным проект, который мы нередко обсуждали в Казначействе, но боялись, что не сможем его осуществить. Поскольку мы продавали товары, то прекрасно осознавали свою зависимость от тех, кто их производит. Если бы нам каким-то образом удалось самим стать фабрикантами, мы бы извлекли из этого огромную выгоду. В отношении самой ценной ткани – шелка, который отныне мы активно покупали, мы должны были следовать примеру итальянцев. Те, открыв для себя этот материал в Китае, доставляли его оттуда с серьезными издержками и большими потерями. Однажды они проникли в тайну шелка и с тех пор производили этот товар самостоятельно. Вот так Флоренция стала крупнейшим центром шелкоткачества во всей Европе. Если же мы, в свою очередь, сумеем войти в тесный круг производителей шелка, то перестанем зависеть от чьих-либо поставок. Тогда мы сможем сами контролировать качество, количество и цены.

Итак, воплощая в жизнь политические замыслы короля и одновременно преследуя интересы Казначейства, я обратил внимание на Италию. Весной я отправился во Флоренцию.

На этот раз мне предстояло произвести впечатление на людей, которых я не знал, и склонить их на свою сторону. Я располагал лишь несколькими знакомствами в кругу менял. Гильом вел дела с двумя крупными флорентийскими торговцами, поставлявшими пряности, но сам никогда там не был. Я же, вопреки обыкновению, решил обставить визит на широкую ногу и не скрывать своих титулов. По моим сведениям, итальянцы не так любят простоту, как мы, или, вернее, иначе ее воспринимают. Учтивость для них заключается в приверженности своему общественному положению, и то, что нам кажется бахвальством, на их взгляд, лишь ориентир, позволяющий мгновенно определить место человека на широкой общественной сцене. Прояснив этот момент, можно и даже нужно было вести себя приветливо и естественно. У нас поведение часто бывает обратным. Влиятельные особы проявляют внешнюю простоту, но, чтобы все-таки показать свою важность, сыплют дерзостями и всячески тешат свое тщеславие.

Как только мы пересекли Альпы, я позаботился о том, чтобы облачиться в роскошный наряд. Коня моего как следует вычистили, надели на него бархатную попону, щедро украсили упряжь золотыми цепочками и сверкающими помпонами. Сопровождавший меня эскорт из десяти ландскнехтов был облачен в форменную одежду из светло-коричневой кожи. На подъезде к Флоренции мы развернули орифламмы. На одной из них был герб короля Франции, а на другой – мой личный герб с изображениями трех сердец и раковин. Я позаботился о том, чтобы обеспечить себя толмачом. Это был старик, некогда служивший в Париже банкиру-ломбардцу, пока арманьяки не изгнали из столицы всех итальянских ростовщиков. Он сопровождал своего хозяина по разным городам полуострова и поведал мне немало интересного о Флоренции.

Я был готов к тому, что увижу. И все же этот город поверг меня в шок. Могу даже сказать, что мое удивление и восхищение были столь же велики, а быть может, и превзошли то, что я испытал на Востоке. Я въехал в город, который развивался гармонично, его пощадили войны, разрушившие Францию. Красота дворцов и церквей, начиная с великолепного кафедрального собора, облицованного цветным мрамором, ошеломила меня. В этом мягком солнечном климате царила та же изысканность, которая прельстила меня на Востоке, но вместо бесплодных пустынь, окружавших города Леванта, Флоренция стояла в окружении зеленых холмов. Следы древности повсюду напоминали о том, что цивилизация присутствовала в этих местах уже много веков назад. Однако если на Востоке цивилизация, тоже пришедшая издалека, казалась застывшей в своей изысканности, то во Флоренции она продолжала развиваться и совершенствоваться.