Жан-Кристоф Руфин - Большое Сердце [litres]

В любом случае это были счастливые дни. Женщины рассказали мне, что после изнурительного путешествия Агнесса, уже чувствуя, что заболевает, потратила последние силы на то, чтобы разделять любовные восторги короля, бодрствовать и смеяться вместе с ним. А когда в начале февраля он вновь отправился брать штурмом очередную крепость, Агнесса, едва он скрылся из вида, сразу же резко сдала.

О ее агонии немало рассказывали, причем в выражениях, призванных подчеркнуть ее благочестие. Среди даров, которые я привез ей от папы римского, была также полная индульгенция, что должно было обеспечить ей в последний час отпущение всех грехов. Эта бумага осталась в замке Лош, но духовник поверил ей на слово. В настоящий момент, когда и мне следовало бы получить последнее причастие, я сознаю, какая пропасть разверзлась между мною и религией. И все же я с бесконечной нежностью думаю о том, с какой наивной и глубокой верой относилась Агнесса к обещаниям, данным людьми во имя некоего бога, о существовании которого, а тем более о его воле они не ведали.

Все произошло так быстро, что я ничего не знал ни об этом триумфе Агнессы, ни о ее кончине. Пятнадцатого февраля в Монпелье, куда я отправился по делам, прибыл вестник и сообщил, что Агнессы больше нет на свете и что она назвала троих человек – меня, Этьена Шевалье и Робера Пуатевена, ее лекаря, – исполнителями ее последней воли. В течение месяцев после ее смерти я продолжал жить и действовать так, что те, кто видел меня в ту пору, утверждали, что во мне ничего не переменилось. Между тем я чувствовал внутри леденящую пустоту. Обстоятельства нашей последней встречи исключали покой, который я некогда ощущал при упоминании ее имени. Мысли о ней теперь вызывали боль недопонимания и безумное желание повернуть время вспять, избежать непоправимых поступков и вновь обрести утраченную невинность. Но попытка не думать о ней означала покинуть ее и убить во второй раз. Я никак не мог разрешить эту дилемму, предпринимал все новые поездки, загружал себя делами, тщетно пытаясь выбраться из этого состояния.

Одним из последствий смерти Агнессы стало то, что опасности, витавшие над ее друзьями, кратно умножились. Первым потерпевшим – не прошло и нескольких недель – стал Брезе, которого она всегда защищала и несколько раз спасала. Пожаловав ему громкий титул и поместье где-то в Нормандии, король под этим предлогом удалил его из Совета. Для меня это стало еще одной причиной все время быть настороже. Между тем уход Агнессы имел и другое следствие, оказавшееся для меня полезным: он уничтожил во мне всякие чувства, кроме тех, что были связаны с ее памятью. Я больше не ощущал ни радости, ни горя, да и страха тоже. Разумеется, я, как и в предыдущие месяцы, занимался тем, чтобы мое предприятие, а вскоре и моя персона были недосягаемы для короля. Но я занимался этим методично и бесстрастно. Муки колебаний, кошмарные сны, от которых я просыпался в холодном поту, дрожь, пробивавшая меня в самый неожиданный момент при мысли об опале и воспоминании о том, каким ледяным взглядом окинул меня король, когда я преподнес ему четыреста тысяч экю, – со всем этим было покончено. Какое-то странное, но весьма удобное безразличие заставляло меня воспринимать любые события совершенно отстраненно. Я готовился к худшему, но более ничего не страшился.

Впрочем, надо сказать, что той весной после смерти Агнессы обстоятельства так или иначе складывались для меня благоприятно, на время отодвигая риск опалы. Многочисленное английское войско высадилось в Нормандии, для того чтобы соединиться с войсками Соммерсета, осевшими там после сдачи Руана. Возобновились военные действия. Король был напуган. Дюнуа застрял на другом фронте. Король в спешке назначил главнокомандующим совсем неопытного человека, решив, что недостатки руководства будут компенсированы качеством войск и вооружения. Карл, как никогда, остро нуждался в деньгах. Он снова обратился ко мне. Я уже не боялся, что король узнает размер моего состояния: это уже не было секретом. Я заплатил. Исход событий, поначалу неясный, оказался для нас благоприятным. Битва состоялась там, где никто не предполагал ее затевать: у деревни Форминьи [36] Битва при Форминьи (14 апреля 1450 г.) была решающим сражением заключительного этапа Столетней войны и первым сражением в истории, где самую важную роль сыграла артиллерия. . Она увенчалась полной победой французских войск и оказалась последним выступлением англичан. Единственным еще не покоренным пунктом в Нормандии оставалась крепость Шербур [37] Шербур, согласно Фруассару, был в ту пору одной из самых неприступных крепостей Европы. Захваченная англичанами в 1418 г., она после битвы при Форминьи оставалась последним английским укреплением во Франции. . Король положил непременно взять ее, чтобы раз и навсегда устранить опасность нового вторжения. Дюнуа и другие военачальники категорически настаивали на том, что осада города не увенчается успехом, если не будет достаточно мощного флота, способного блокировать порт. Следовало изыскать другое средство. Такое средство было, и вновь оно оказалось связано со мной.

Действительно, сын командовавшего шербурским гарнизоном англичанина попал во французскую тюрьму. По обычаю пленные в зависимости от их значимости распределялись королем среди тех, кто помогал ему вести войну. В качестве компенсации моей финансовой помощи мне досталось немало таких пленных и среди них сын англичанина, командовавшего крепостью. Король поручил мне провести переговоры с отцом, чтобы тот вернул Франции крепость в обмен на освобождение пленника из-под стражи. Надлежало урегулировать все детали, чтобы не оказалось, что мы сделали безответный дар; пришлось довериться англичанам. Они возложили на нас все расходы по возвращению своих войск в Англию. Я, разумеется, выплатил эту немалую сумму. В итоге все завершилось благополучно. Отец с сыном воссоединились, и 12 августа Шербур перешел в наши руки.

Я понимал, что благодаря подобным эпизодам смогу продержаться еще какое-то время. После Нормандии пришлось аналогичным образом действовать в Гиени, где королевские войска начали наступление на еще принадлежавшие англичанам укрепленные пункты. Каждая военная кампания помогала мне выиграть время и еще немного отдалить опасность. Однако я знал, что затишье обманчиво. А если бы я забыл об этом, один эпизод мне бы живо напомнил, что гнев короля, подобно молнии, может в любой миг обрушиться на кого угодно. Я имею в виду приговор, вынесенный Ксенкуэну [38] Ксенкуэн – Жан де Барилье, генеральный сборщик налогов при Карле Седьмом (1438–1449). . Жан де Ксенкуэн был моложе меня, и карьера его была всецело связана с королем. Тем не менее у нас имелось немало общего. Выходец из Берри, как и я, он был скромного происхождения, занимался финансами, стал казначеем и генеральным сборщиком налогов; он был представителем короля в Генеральных штатах Лимузена, а я исполнял те же функции в Лангедоке, последние два года мы вместе заседали в Королевском совете. Опала Ксенкуэна сопровождалась мерзкими доносами. В суде у него не было ни малейших шансов. По всему, за что его приговорили, главным выходило то, что он должен возместить королю шестьдесят тысяч экю. С самого начала этого дела я решил, не дожидаясь суда, ускорить предпринятые мною шаги, чтобы не попасть в подобную ситуацию. Однако рассмотрение поданного мною прошения зарегистрировать меня как гражданина Марселя продвигалось медленно. Я задействовал своего тамошнего агента, чтобы решить вопрос поскорее. Однако нельзя было, не привлекая излишнего внимания, внезапно переехать из Монпелье в Марсель. Все же мне удалось сделать так, чтобы наши суда подолгу стояли в марсельском порту, я также обеспечил увеличение доли провансальских товаров в наших грузах.