Бэла Прилежаева-Барская - В Древнем Киеве

Шлем.

Ждану было чему поучиться у Онцифора, который знал не только свое оружейное дело, но мог поспорить и с любым златокузнецом. Он набивал иногда на шеломе тонкие серебряные листы и резцом выводил на них разные хитрые узоры. Вот два зверя, кусающие друг друга, а вот какие-то крылатые чудовища. Иной раз Онцифор набивает на шеломы медные листы, покрытые позолотой.

— А самое главное и самое важное в нашем деле, — сказал мастер, — это изготовление харалуга, харалужных изделий [20] Харалужный — стальной, булатный; «харалуг» — русская транскрипция джагатайского слова «кара-лук», то есть «сталь», «булат». — наварка харалуга на железную их основу — и их закалка. «Каленая сабля», «каленая стрела» — вот похвала оружию! Для того, чтобы закалка получилась добротная, надобно раскаленную стрелу или клинок мгновенно охладить, опустив в холодную воду. Можно и по-иному закалить, — продолжал Онцифор. — Прежде всего раскалишь докрасна и харалужный клинок поставишь лезвием вперед. Тогда сам садись на коня и мчись вперед что есть мочи. Струя воздуха охладит лезвие, и оно тогда станет крепким, твердым, таким, как тебе надобно.

Все, что рассказывал Онцифор, все, чему он учил Ждана, казалось малому столь чудесным, что не мог он вдосталь нарадоваться, что посчастливилось попасть ему в подмастерья к оружейнику, а Онцифор шутливо подсмеивался над ним и говорил:

— Эх, Ждан, скоро ты меня превзойдешь, и не ты моим, а я стану твоим подмастерьем!

Неловкость и страх перед мастером, которые Ждан испытывал первый день, теперь рассеялись. Он терпеливо сносил строгие поучения, а иногда и насмешки своего мастера.

Смеялся Онцифор охотно и часто и никогда не бранил своего ученика, а когда видел, что Ждану не удается работа, что он еще не умеет как следует сварить железные кольца для кольчуги или «сварить» и закалить меч, говорил с усмешкой:

— Не унывай, брат! Все у тебя еще впереди! Молод ты, а потому глуп. Дай бог вырасти тебе поскорее — будешь мастером почище меня.

Ждан не знал, как благодарить судьбу, что она послала ему такого мастера, как Онцифор. Знакомые ребята рассказывают, что им порой попадает от мастеров: и пинки, и колотушки, но приходится сносить и все терпеть молча. Да уж они с Глебкой счастливцы. Миронег Глебу все равно, что отец родной… И тут пришло Ждану на мысль, что его-то родимый не сегодня — завтра отъедет из Киева. Надо честь по чести проводить отца! Петрило был теперь частым гостем в доме Онцифора, а Жданко чувствовал себя у своего мастера совсем как дома.

Онцифор был холост, не было у него ни жены, ни детей. Жданко, доходчивый до всякого ручного дела, быстро освоился с хозяйством мастера и был ему первым помощником не только в его работах на заказ, но и в домашних делах.

Солнце еще не показалось за Днепром, только выслало вперед желто-розовые лучи, а Жданко вскочил уже с лавки и тотчас же принялся растирать зерна ручными жерновами. Еще в пятницу с большого торга он притащил мешок жита.

— Зачем ты зерна трешь? Разве у нас в закромах не осталось муки? — говорит Онцифор, зевая и потягиваясь. — Ишь ты; какой неугомонный; ведь праздник сегодня — воскресенье!

— Каравай надобно испечь! Разве ты забыл, что гостей назвал?

— А что же ты будешь печь? — продолжал говорить Онцифор, не вставая с лавки.

— Два каравая испеку: первый — с маком на меду, а потом еще с осетровым хрящом.

— А может быть, сделаешь с репой?

— Можно и с репой, — согласился Ждан.

Он принес из клети большой куль муки и опрокинул его на деревянную доску, налил подогретой воды, кваску, потом посолил и, засучив рукава, принялся месить тесто. Он месил с таким усердием, что на подбородке и под носом выступили капли пота.

— Ну, уж ничего не поделаешь, не отставать же мастеру от своего подмастерья.

Онцифор еще раз сладко зевнул и теперь уже решительно поднялся с лавки, подошел к дверям, нагнул водолей, вымыл лицо холодной водой, затем вытерся сухим чистым полотенцем, что висело на гвозде рядом с умывальником. Взяв в руки топор, Онцифор поднялся по ступенькам, вышел во двор, где в холодку висели «полоти» (половина мясной туши). Отрубив заднюю ногу у одной туши, он вернулся в дом.

Подавая ее Ждану, сказал:

— На вот говядину! испеки на углях и приготовь еще, чего хочешь, а я пойду к Тудору — поучиться у него искусству черни. Видал, какой меч мне заказал княжеский дружинник? Требует, чтоб рукоять была с черненым узором. Серебряная пластина уже у златокузнеца. Он ее подготовил под чернь — вытиснил узор, а черневая масса у меня здесь, — и он показал на закрытый горшочек.

— А как ты ее сделал? — спросил Жданко, любопытный до всего, что касалось мастерства. Он прекратил месить тесто и уставился в лицо Онцифора.

Тот объяснил ему, что надо приготовить порошок из мелко истолченного серебра, красной меди, свинца, серы, буры и соли; затем залить порошок водой и этой смесью наполнить все те места, которые по рисунку должны быть черными, а затем поставить свое изделие на огонь, чтоб чернь плотно слилась с серебром.

Выслушав внимательно Онцифора, Ждан снова принялся за тесто и, прощаясь с мастером, только напомнил ему, чтоб тот зашел еще раз к Миронегу и позвал прийти с Глебкой к обеду:

— Скажи, мол, готовится Жданко, усердствует.

Когда Онцифор ушел со двора, Ждан продолжал свою работу по дому: поставил в печку три каравая, испек на углях говядину, сварил кашу из пшеничных зерен, затем почистил и вымыл хату.

Прибравшись, он вышел за дверь, поднялся по ступенькам и, присев у порога, стал ждать отца своего Петрилу, Миронега с Глебкой и старого отцова друга Тудора.

На улице и по переулку то и дело сновал народ, то взад, то вперед. За воротами по одну сторону направо начинался Копырев конец. Жили там киевляне-огородники и чужеземцы, что ходили в длинных полосатых халатах и разговаривали гортанными голосами, а налево, за стеной, находился «Кудрявец» — он тоже заполнен иноземцами; не редкость встретить здесь и кочевника-степняка.

Как только Жданко оставался один и руки его не были заняты работой, им овладевала все та же неотступная мысль о грозной опасности, которая ежедневно, ежечасно может обрушиться на Русь.

Глубоко задумавшись, сидел Ждан у порога Онцифоровой хаты, когда чей-то голос окликнул его: