Бэла Прилежаева-Барская - В Древнем Киеве

Близко подходила дикая степь к границе Руси в XI веке. Ранней весной неизмеримые пространства степи покрывались лиловыми пятнами: то цвели анемоны; а когда становилось жарче и лето вступало в свои права, — целые луговины принимали голубую, лазурную окраску: здесь распускались незабудки, а кое-где будто проступала на земле алая кровь — это расцветали маки; пушистая, белая, как кудри старика, степная трава ковыль росла по пояс человеку.

Береза, бобовник, вишенник образовывали густые непролазные кустарниковые заросли. Звери и птицы находили здесь приют от людских взоров. И до чего плодородна была эта степная земля! Проведет конь плугом борозду, бросит пахарь зерна в землю, и даст она обильный урожай! Степь обещала русскому человеку привольную, сытую жизнь, но она таила постоянную угрозу — смертельную опасность.

С незапамятных времен на огромных пространствах Причерноморья, Приазовья и Прикаспия кочевали чуждого вида враждебные люди.

В XI веке здесь жили половцы. Они пасли свои стада, перегоняя их с места на место в поисках лучших пастбищ, разоряли пашни и попутно грабили мирных земледельцев, захватывали в плен их самих, а потом гнали товар на продажу в приморские города. Этот живой товар и был главным богатством степных разбойников.

Русские люди, жившие вблизи степи, знали о грозной опасности. Знал о ней и старый Петрило. Но, однако, каждое утро, лишь солнце поднималось на небе, он уходил в поле; с ним вместе уходил и сын его, пятнадцатилетний Жданко.

Радостны были Жданке и птичий щебет, и таинственный шорох в кустарнике, и теплые солнечные лучи, ласково пригревающие спину.

Когда Петрило боязливо оглядывался, не движется ли из глубины степи половецкий отряд, Жданко утешал его:

— Не бойся, батя, в случае чего неужто мы не удерем от злых коршунов?!

— Помалкивай, малый! Глуп ты! Еще беды не видал, не навлечь бы зла!

Жданко беззаботно засвистал, подражая звуку дрозда, и, поправив поводья на коне, послал его вперед:

— Ну, Гнедко, шевелись!

Утро было погожее. В вышине заливались жаворонки. Петрило, слегка покряхтывая, работал на пашне и не чуял ничего дурного в этот ясный день. Солнце поднималось все выше и выше; скоро оно станет над головой. Пора приниматься за обед. Петрило велел Жданку распрягать коня и пустить его на простор. Пусть пощиплет сочную травку! А сам вытащил краюху ржаного хлеба, густо посыпанную солью, разломил ее пополам и одну половину подал сыну. Петрило поглядел вокруг, приметил широкий густой куст, забрался туда с Жданком, и оба принялись за обед.

Когда Жданко доел свою краюху, он почувствовал, что его клонит ко сну.

«Вздремнуть бы чуток!» — только успел он подумать, как отец сказал испуганным шепотом:

— Эй, Жданко, сынок! Слышишь?

Жданко ничего не слыхал, но ему показалось, что туча заволокла небо, поднялась пыль и наступила внезапная темень. Жданко стал прислушиваться. Какие-то звуки долетали до его ушей: не то стон и звук плетей, не то заунывная песня.

Петрило и Жданко еще ниже нагнулись, еще глубже старались спрятаться в кустах.

— Ой, батя! Что это?

— Молчи, сынку! — Петрило схватил Жданко за руку, крепко сжал ее. — А теперь не чуешь? То степняки проходят со своими полоняниками.

— Хоть бы сгинули, проклятые!

В это мгновение как будто совершилось чудо: топот стал глуше, замолкла унылая песня, словно и вправду враги исчезли; но вдруг до слуха Петрилы и Жданка донеслось жалобное конское ржание.

— Увели коня, проклятые! Гнедушко, родимый! — закричал Жданко, забыв всякую осторожность. — Что же мы делать будем без нашего коня!

— Молчи! — еще раз прикрикнул старый Петрило, — молчи! Хорошо, что тебя самого не увели! А то, как услышат проклятые человеческий голос, — вернутся и будут искать нас…

Жданко не дослушал отца. Он уже выскочил из кустов и бросился к тому месту, где он оставил распряженного коня. Он увидел отброшенное в сторону рало [1] Рало — пашенное орудие. .

— Не нужно им рало, степнякам проклятым! — Жданко взвалил рало на плечи. — Теперь я за Гнедка пахать буду!

Петрило тоже вышел из кустов и подошел к сыну:

— Пусти, малый, я покрепче тебя, я и потащу!

Когда доплелись до родной хаты, — навстречу им вышла бледная, исхудалая женщина:

— Пришли, родимые! уберег господь вас!

Из соседних хат выползли старики, выбежали ребятишки и, притихшие, окружили Петрило и Жданка.

А жена продолжала радоваться, что муж и сын вернулись целы и невредимы:

— Слышно было, как окаянные проходили стороной, где-то в другом месте, видно, насытили свою утробушку. — Потом, вспомнив, спросила: — А где же Гнедко?

Петрило закрыл лицо руками и ответил глухим голосом, точно с трудом выдавливая из себя слова:

— Нету Гнедка, мать! Увели…

— Что же делать-то будем без коня! Как будем жить без Гнедушки! Кормилец он ведь наш!

И мать залилась слезами.

Петрило не произнес ни слова, а потом поднялся, затянул кушак и сказал твердо:

— Полно плакать, — этим не поможешь! Без коня работать не можно! Задамся [2] «Задаться за кого-нибудь» — получить ссуду либо деньгами, либо инвентарем; получивший ссуду земледелец должен был ее отрабатывать владельцу, то есть попадал к нему в зависимость. за боярина, за Гордяту нашего.

Мать внимательно посмотрела на мужа, а потом перевела глаза на Жданка.

— А с ним-то как? И на него ряд? [3] Ряд — договор.

— Упаси бог! Увезу его в Киев! Пусть поживет в городе покуда, он малый смекалистый — выучится рукомеслу какому-нибудь! А там, гляди, и мне поможет откупиться. Вот хотя бы Тудор, отвезу к нему; помнишь Тудора?

— Как не помнить!

— Знатный он мастер — кузнец по золоту.

Сначала у матери глаза заблестели, а потом, как вспомнила, что надо расстаться со старшим сыном, глаза у нее наполнились слезами.

Через пять дней Петрило отправился на боярский двор, потолковал там и вернулся, ведя под уздцы коня. Конь был добрый: широкая спина, узкая морда, правый глаз немного косил, — видать, хитрый конь, умный. Петрило похлопал его по спине:

— Шерсть-то у него какая, мать! ровно шелковая, и блестит!

Малуша, — так звали жену Петрилы, — сказала с укором:

— А Гнедка ты уже и позабыл!

— Нет, зачем забывать! Но нет Гнедушка, так что же делать?

Малуша побежала в клеть и принесла охапку свежего сена. Сено так вкусно пахло, что конь тихо заржал, и Малуша прослезилась: «Живи у нас, Воронок! может быть, мы тебя навсегда выкупим». Но тут же снова, как вспомнила про отъезд Петрилы и то, что он увезет с собой сына, так горько ей стало, что уже не могла сдержать горючих слез. Теперь того и гляди, чтоб не попал Петрило в холопы навсегда; и сын уезжает в город — надолго ли? Кто знает, когда она увидит кудрявого своего любимца?!