Павел Загребельный - Роксолана. Великолепный век султана Сулеймана

– Может, пригодится, – беззаботно бросил Гасан.

Перед вторыми воротами у князя отобрали саблю и лук, два черных великана крепко взяли его под руки и повели во двор с чинарами и кипарисами, наполненный вкусным дымом из султанских кухонь и дикой музыкой, которая звучала все время, пока князь с его не очень почтительным сопровождающим шел к третьим воротам Баб-ус-сааде – Вратам блаженства, за которые никто, кроме султана и его приближенных, не ступал.

Зал приемов был сразу же за третьими воротами. Князя почти внесли туда, он очутился в каких-то золотых сумерках перед широким троном, напоминавшим диван, тоже в тусклом сиянии золота, над троном под сводчатым, в причудливых арабесках потолком был красно-золотой балдахин, из-под которого свешивался на крученом золотом шнурке огромный кроваво-красный рубин, посверкивавший с хищной враждебностью, будто живое существо, а под этим рубином на широком троне, удобно и изысканно укутавшись в дорогие ткани, усыпанная бриллиантами, вся в зеленом сиянии невиданных изумрудов, сидела маленькая женщина с ласковой улыбкой на милом личике и с такой добротой, льющейся от нее, что добычливый князь даже засомневался, туда ли его привели, и словно сделал движение, чтобы идти куда-то дальше, но был довольно бесцеремонно поставлен там, где должен был стоять, а затем еще и немедля наклонен в таком глубоком поклоне, что только и мог видеть свои красные сафьяновые сапоги, которыми всегда так гордился, а теперь должен был их проклинать. Но даже на свои сапоги не дано ему насмотреться – его сразу же поставили на колени и пригнули голову до самого ковра, как будто эти молчаливые великаны хотели заставить его есть шерстяной ворс у подножия трона.

Роксолана невольно вздрогнула, увидев этого человека в красном, с золотыми пуговицами кунтуше, с холеным лицом, с огнистыми глазами. Байда! Тот самый казак неразумный, который десять лет назад погиб из-за ее еще большего неразумия. Только этот постарше, в слишком уж богатой одежде и со взглядом каким-то пронырливым – неприятно даже смотреть. Поэтому, преодолев первое содрогание своего сердца, султанша уже не мешала евнухам потешаться над ясновельможным пришельцем, давая тому возможность испить всю чашу унижения и позора, которые ждут каждого предателя.

Однако князь, видимо, не очень был обескуражен унизительной церемонией, которой был подвергнут, и как только оперся на колени, тотчас же метнул взгляд своих черных блестящих, как у собаки, глаз и сочным голосом промолвил:

– Припадаю к ногам великой султанши!

У нее не было привычки держать людей перед собою на коленях, и она уже раскрыла было уста, чтобы велеть ему подняться и чувствовать себя свободно, однако сказала совсем другое:

– Кто вы? Скажите о себе.

– Естем Димитр Корыбут, князь Вишневецкий. Род мой ведет свое начало от самого святого Владимира, окрестившего Русь, ваше величество.

– Так далеко? – удивилась Роксолана. – Разве можно проследить свои корни в такую даль?

При этих словах передернулись плечи и вся фигура князя.

– Ваше величество, этого не могут сделать люди подлого состояния, но люди благородные смотрят назад сквозь целые века!

– Назад – не вперед, – мягко заметила султанша. – Ибо кто может знать, что ждет его завтра или даже и сегодня до захода солнца.

Намек был довольно мрачный, если вспомнить Соук-чешме, в которой моют головы, перед тем как их отрубить, и плоский камень, на котором эти головы выставляют, будто кувшины для просушки. Но султанша сразу же перевела речь на другое, чтобы князь не уловил в ее словах никаких угроз, от которых она всегда была безгранично далека.

– Хорошо ли вас содержат в нашей столице? – спросила она.

– Благодарю, ваше величество, – кивнул круглой головой князь. – Я изведал ласку и от хана крымского, ленника великого султана, и согрет вниманием в вашей преславной столице, где имею свой двор, своих верных людей и помощников и все необходимое для поддержания моего престижа.

– Мне сказано, что вы проситесь в службу к великому султану?

– Да, моя султанша.

– Разве считаете, что у султана мало верных слуг?

Вишневецкий снова встрепенулся, выпятил грудь.

– Но не таких, как я, ваше величество!

– Можете объяснить? – полюбопытствовала она.

– Меня высоко ставят и сам король польский Сигизмунд-Август, и царь московский Иван, ваше величество.

– Достаточно ли этого, чтобы предстать перед великим падишахом?

– А еще я имею то, чего никто в мире не имеет ныне, моя султанша.

– Что же имеет такое светлый князь?

– Имею всю Украину в этой руке!

И он взмахнул правой рукой, и Роксолана заметила, что рукав его кунтуша унизан по краю крупными жемчугами, как у женщины.

– Кажется мне, эта рука между тем пуста, – улыбнулась султанша.

– Но она умеет держать меч!

– Что же это за меч, что его может испугаться целая земля?

– Ваше величество! Меч в верной руке! Султан Сулейман давно уже должен был бы забрать всю украинскую землю в свое владение, чтобы не лежала она пустошью, но не делает этого. Почему же? Все спрашивают, а никто не может ответить. Тогда скажу я. Султан не берет мою землю потому, что нет человека, который исполнял бы там его волю. А таким человеком могу стать я, Димитр Корыбут, князь Вишневецкий. Dixi [248] Dixi – я сказал (лат.). !

Ясновельможный бродяга подчеркивал еще и свою латинскую образованность, словно бы кичась перед султаншей и намекая на ее слишком уж простое для ее нынешнего, высокого положения происхождение. Разумеется, она могла бы надлежащим образом ответить на эту жалкую княжескую образованность, но не это занимало ее в данный момент – ужаснулась совпадению мыслей своих и этого пришельца, почти повторенных им в словах, которые еще недавно произнесены были во время ее беседы с Гасаном. Потому она тут же одними глазами спросила верного своего Гасан-агу: неужели передал князю ее мысли, призвал его в Стамбул? И Гасан точно так же глазами безмолвно ответил: нет, не говорил никому ничего, а этого человека никто не призывал, не приманивал – сам прибежал, как бездомный пес.

Но это не успокоило Роксолану. Наверное, есть вещи, о которых запрещено думать. Ибо подумаешь ты – подумает об этом и кто-нибудь другой. Жестокая жизнь научила ее никому не верить. Даже Богу, хотя к этому приучена была от рождения. Люди гибнут чаще всего не от слабости, не от недостатка сил, а из-за чрезмерной доверчивости. Она совершила непростительный грех, доверив опасно-огнепальные мысли о своей земле даже самой себе. И вот расплата! Они уже перестали быть ее собственностью, право на них заявляет этот пришелец.

Хотела все же проявить наивысшую справедливость даже к такому человеку, потому еле заметным жестом указала евнухам, чтобы подняли князя с колен и поставили перед нею как равного.